Admin - i 1cdedbafc07995a6

-- Да ладно, проехали...

-- Нет, не проехали. Я виноват. Я не должен был вас бросать. Из-за меня команда разделилась.

"Да", -- хочу ответить я ему, -- "именно так".

Но не отвечаю. Странно, но я совсем не испытываю злости. Наоборот. Сейчас, когда он признал свою вину, на меня снисходит неимоверное облегчение.

-- Ты не виноват, что Джон ушел, -- продолжает Михась. -- Это я.

"Да! Да! Да!" -- вопит воспаленная часть моего рассудка, лишившая меня покоя. -- "Так и есть! Так и есть!"

Запоздало понимаю, что Михась продолжает сидеть смирно, словно подсудимый, ожидающий приговора. Видимо, я должен что-то сказать.

-- Все в порядке, -- отвечаю ему. Отвечаю абсолютно искренне. -- Не исключено, что на твоем месте я не поступил бы так же.

И это тоже чистейшая правда.

-- Ладно, -- кивает Михась. Похоже, мой ответ удовлетворил его. -- Слушай, я еще минуток пять пощелкаю. Потерпишь?

-- Давай.

Снова поворачиваюсь на бок. Закрываю глаза, приготовившись ждать.

Но уже через минуту не выдерживаю и проваливаюсь в глубокий безмятежный сон.

09:25

Это утро -- самое мрачное и пасмурное в новой истории постапокалиптического Ростова. Воздух пахнет озоном, иссиня-черные тучи тщательно просеивают солнечный свет, пуская к земле лишь малую часть. Нас окружают почти что сумерки. Путешествие по городу в такой обстановке увеличивает риск многократно, но другого выбора нет. Нам предстоит догнать третью часть нашей команды, а они сидеть на месте не будут. По крайней мере, мы должны исходить из этого.

Чтобы компенсировать отставание, мы выбираем самый быстрый в нынешних условиях способ передвижения -- пешком. Михась предлагал даже немного пробежаться, но мы с Артом пока не готовы к подобным нагрузкам. Этим утром я проснулся с такой мигренью, словно моей головой всю ночь играли в футбол -- даже тройная доза обезболивающего уняла боль лишь частично. Арт чувствовал себя чуть лучше (сказался ранний отбой), но после утренней сигареты он изверг свой завтрак на ботинки Виталика, и с тех пор с его лица не сходит серо-зеленый оттенок.

Мы движемся налегке и после постоянных остановок, которые раньше приходилось делать для расчистки заторов на дорогах, кажется, что летим. За какие-то полчаса мы добираемся до "Хладокомбината N5", а это уже почти окраина города. Оттуда до гаечно-подшипочного завода рукой подать, а там на Всесоюзную и по прямой до самого Западного моста.

Можно и быстрее, но мы не решаемся срезать через густонаселенный частный сектор и стараемся держаться основных магистралей. Меньше шансов наткнуться на нежелательную компанию, что при нынешней погоде и освещенности особенно актуально.

Вокруг царит тишина, нарушаемая лишь шелестом ветра в кронах деревьев. Но эта тишина обманчива. Мы знаем, что не одни здесь, чувствуем это кожей. Меня не покидает необъяснимое ощущение слежки, посторонних глаз на спине. Конечно, за нами следят. Несмотря на кажущуюся пустынность, город наводнен людьми -- как выжившими, так и просто живыми. И те и другие видят нас, пускай и не решаются пока обнаружить себя. Первых пугают наши ружья и диковатый вид (во всяком случае, мне нравится так думать), вторых останавливают те крохи света, что еще пробиваются сквозь плотную завесу туч. А, может, они просто ждут своего часа. "Прокаженные" выходили на свет и в более ясную погоду -- так что же им мешает теперь? Набитые до отказа животы после ночной охоты? Дневная сиеста?

Не думать об этом. Идти, идти, идти.

За стрелков сегодня Михась с Витосом -- бедняги выворачивают себе шеи, высматривая нежданную угрозу. Я же стараюсь поменьше зыркать по сторонам. Знаю, что так неправильно, что в случае опасности мог бы предупредить остальных, но ничего не могу с собой поделать. Гляжу под ноги и считаю пройденные метры. Так меньше болит голова. Вот выйдем к мосту, там и осмотримся.

На подходе к гаечно-подшипочному заводу мы все же встречаем молодого мужчину без одежды -- первый и главный признак "прокаженного". Так и есть, мужчина инфицирован. Однако он один и как будто ранен. Михась с Витосом одновременно вскидывают ружья, но в этом нет необходимости. Бедняга лежит под козырьком автобусной остановки и истекает кровью. Большая ее часть уже втекла на тротуар -- об этом свидетельствуют творожно-белый оттенок кожи и пара круглых отверстий в животе с пятирублевую монету каждое. Раны очень глубокие, но почти не кровоточат. Жизненных сил в нем осталось так мало, что он едва шевелится, однако все равно пытается встать, безвольно вытянув вперед руку и пытаясь ухватится за воздух. Запекшиеся в крови и грязи волосы торчат ежиком, рот искривлен судорогой. Из горла вырывается слабый хрип.