Холли Блэк - Черное сердце

голос у него тихий, проникновенный. — А ты не мог поговорить за меня с Даникой?

Отвечаю не сразу; разглядываю ручку, верчу ее в руках, потом поднимаю глаза на Сэма:

О чем же?

Скажи, что я прошу прощения,

говорит он. — Я все время извиняюсь. Не знаю, что ей нужно.

Что-нибудь случилось?

Мы встретились, выпили кофе, но потом опять начался тот же спор,

Сэм качает головой. — Не понимаю. Ведь это она солгала. Она скрыла от меня, что она мастер. Наверно, вообще никогда бы не призналась, если б ее братец не сболтнул. Но при этом почему-то именно я все время прошу прощения.

В любых отношениях существует баланс сил. Иные из них — постоянная борьба за власть. В других кто-то играет главную роль — причем, не всегда именно тот, кто считает себя главным. Потом, наверное, бывают и такие отношения, где оба партнера на равных и даже не задумываются, кто главнее. Но я о таких ничего не знаю. Я знаю одно: равновесие сил очень просто нарушить. В самом начале их отношений Сэм всегда подчинялся Данике. Но, разозлившись, он никак не мог остановиться.

К тому времени, когда Сэм дозрел выслушать ее извинения, Даника уже расхотела извиняться. Вот так они и кувыркались взад-вперед в последние несколько недель — никто из них не раскаивался настолько, чтобы другой смягчился, все извинения оказывались не вовремя, оба не сомневались, что виноват не он, а другой.

Не знаю, означает ли это, что они окончательно расстались. И Сэм тоже не знает.

Если сам не понимаешь, за что извиняешься, на фиг тогда такие извинения,

говорю я.

Сэм качает головой:

Знаю. Я просто хочу, чтобы все было так, как раньше.

Мне слишком хорошо знакомо это чувство. — И что же я должен ей сказать?

Выясни хотя бы, как я могу все исправить.

В его голосе слышится такое отчаяние, что я соглашаюсь. Я попробую. Сэм должен понимать, что уже почти дошел до ручки, раз уж просит моей помощи в сердечных делах. И незачем сыпать ему соль на раны.

Утром иду через двор, надеясь, что кофе, который я проглотил в гостиной, скоро подействует, и тут замечаю свою бывшую девушку, Одри Долан — она о чем-то болтает с подругами. Медные волосы Одри блестят на солнце, словно новенький пятак, а глаза с укоризной смотрят на меня. Одна из подруг Одри что-то говорит — тихо, мне не слышно — а остальные смеются.

Эй, Кассель,

кричит одна из девушек, и мне приходится обернуться. — Ставки еще принимаешь?

Неа,

отвечаю я.

Видите, я стараюсь жить в мире с законом. Я стараюсь.

Иногда сам не понимаю, зачем я так бьюсь, чтоб остаться здесь, в Уоллингфорде. Мои оценки — всегда намеренно и неизменно очень средние — за последний год окончательно рухнули вниз. Да и в колледж я не собираюсь. Подумываю о Юликовой и о тренинге, который проходит мой брат. Только-то и нужно, что бросить школу. Просто оттягиваю неизбежное.

Девушка снова смеется, а Одри и остальные вторят ей.

Иду себе дальше.

На развитии мировой этике мы немного говорим о предвзятости журналистики и о том, как это влияет на наш образ мыслей. Когда попросили привести пример, Кевин Браун вспоминает статью о моей матери. Он считает, что слишком многие репортеры обвиняют Паттона в том, что его так легко обдурили.

Она же преступница,

говорит Кевин. — Зачем пытаться выставить дело так, будто губернатор Паттон должен был знать, что его подружка попытается наложить на него чары? Это явный пример попытки журналиста дискредитировать пострадавшего. Я бы не удивился, узнав, что Шандра Сингер и над ним поработала.

Кто-то хихикает.

Не поднимаю глаз от стола, внимательно разглядывая ручку, которую держу в руках, но тут слышу стук мела по доске — это мистер Льюис спешит привести в пример недавние новости из Боснии. Меня охватывает та странная сосредоточенность, которая возникает когда все вокруг съеживается до здесь и сейчас. Прошлое и будущее тают вдали. Только и слышно, как бегут мгновения, но тут раздается звонок, и мы толпой устремляемся в коридор.

Кевин,

тихо говорю я.

Он оборачивается, ухмыляясь. Мимо нас бегут ученики, прижимая к себе сумки и книги. Я вижу их боковым зрением — бегущие мимо цветные полосы.

С такой силой бью Кевина в челюсть, что удар отдается до самых моих костей.

Драка! — Вопят какие-то мальчишки, но подоспевшие учителя оттаскивают меня от Кевина прежде чем он успевает встать.

Даже не сопротивляюсь. Меня охватило оцепенение, но адреналин все еще бежит по жилам, нервы так и искрят от желания сделать что-нибудь еще. Что-нибудь и кому угодно.