Драматическое 150-летие (с середины XV и до конца XVI в.) стало для Руси периодом максимальной стагнации, остановки развития. За этот период Запад делает колоссальный культурный рывок. Ведь это – эпоха Ренессанса, научной революции. Это Уильям Оккам и Майстер Экхарт, Эразм и Лютер, Микеланджело и Леонардо, Коперник и Кеплер, Галилей и Фрэнсис Бэкон. Запад за XV–XVI вв. осваивает огромный пласт культуры, математики, механики, философии, медицины, а Россия остается почти вне этого процесса, все больше и больше отстает, отрубленная волей своих правителей, и светских, и церковных, от культурных центров. То, что в Париже, Риме, Оксфорде – естественный результат интеллектуального развития, в Москве – чудо-диковинки, вроде как сейчас – нанотехнологии.
В результате, когда в XVI в. в Европе обсуждали проблему свободы воли (помните – дискуссии Лютера и Эразма), в России размышляли, как ходить вокруг аналоя с Евангелием – по солнцу или против солнца, двоить или троить аллилуйю. В качестве компенсации полной отрубленности от всего мира при Василии III выдвигаются всем известные концепции Москвы – Третьего Рима, «Сказание о Мономаховом венце», «О Белом клобуке» и прочий бред, который был осужден Московским собором 1667– 1668 гг. как измышления, сделанные «от ветра головы своея». К тому времени наша референтная группа, Скандинавия, стала вполне органичной частью западного мира – не лидером, но и не чужаком. Рене Декарт чувствовал себя равно естественно и во Франции, и в Голландии, и в Швеции в XVII в., несмотря на все исповедные отличия этих стран. Немецкие же гости в Москве чувствовали себя совсем иначе, а несчастному выпускнику Падуанского университета, православному Михаилу Триволису (известному на Руси как Максим Грек) пришлось долгие годы провести в казематах подмосковных монастырей за попытку поднять интеллектуальный дискурс Москвы на приемлемый для ренессансного человека уровень.
Поэтому модернизация XVII в. проходит уже в основном или через Украину, единственную часть Руси, которая осталась открытой Западу, поскольку она была включена в Польшу, или непосредственно через немецкую Лефортову слободу. Но эта модернизация носит отчетливо имитационный характер, потому что русская модернизация – не следствие развития сознания людей, как в старой Европе, а результат простого заимствования некоторых технических новаций, военных, политических и т.д. Царь Петр Алексеевич сбрил своим боярам бороды и одел их как кукол в европейские камзолы, но европейцами от этого они, понятно, не стали, да и стать не могли. Понадобились немцы, и они в изобилии приглашаются в Россию или включаются в нее вместе с Остзейским краем. Одними ряжеными русскими боярами обойтись наши модернизаторы не смогли. Имитационная модернизация, безусловно, негативный момент. Она создает видимость культуры, но не культуру, подобно костюмам от Корнеллиани у нынешних московских чиновников.
Я не буду подробно говорить об альтернативе петровской модернизации, которая наметилась в конце XVII в. Это – план реформ, намеченных царевной Софьей и Василием Голицыным, последовательных медленных реформ, направленных на сущностную модернизацию. Важно то, что Софью победил Петр – царевну заточили, князя Василия сослали в Каргополь. Суть реформ Петра – это не прорубленное окно в Европу. В Европу была прорублена щель, через которую смогла войти лишь дворянская элита, да и то в системе имитационной модернизации. А 95 % общества оказались полностью отрезанными от модернизационных процессов. Для подавляющего большинства русских людей был закрыт путь к какому бы то ни было образованию, тем более – к европейскому, к любым гражданским свободам. Они не только оставались в XVI столетии. Фактически им было возбранено становиться иными. Указы Петра 1711 и 1719 гг., по существу, превратили в рабов большую часть населения России, причем без надежды на какую-либо аккультурацию. Это был очень примечательный и значимый для нас момент, когда модернизация элиты происходила за счет одичания и ограбления основной массы народа. И в итоге, как много раз писал мой старый друг и коллега Юрий Сергеевич Пивоваров, сложились две субкультуры: субкультура вестернизированная и модернизированная, даже по-русски говорить разучившаяся, но тончайшая – не более 2–3 % русских людей, и субкультура массовая, все более дичавших в сравнении с европейским простонародьем мужиков, «законсервированных» в эпоху Стоглава.
Читать дальше
