А. Качкаева - Зачарованное место. Медиапотребление, медиаграмотность и историческая память сельских жителей

У нас была русская деревня. Папа, когда приехал, он в деревне один был татарин. Они сначала как-то присматривались, а потом уже стали уже все: «Камиль! Камиль!» Уже – друг. Ну вот просто уже знать начали. Оказывается, хорошие люди. Приняли к себе. <���…> У нас все вместе. У нас дружно живут. И русские, и чуваши, и мордва у нас. Я замужем за русским. Потом у меня знакомые подружки – чувашки. Очень хорошие люди, работящие.

Мать у меня с Украины была. Она по вербовке приехала, ей было 12 лет. И вот остались здесь. Мама замуж вышла. До войны еще это было, ну плохо там [на Украине] жилось. А тут коров давали, поросюшков двух давали. Ну и вот, много семей приехало, в Кортегее мы жили. В Кортегее там деревня. Она развалилась уже. И вот я самый младший в семье. Ну и вот остались здесь. Мы маленькие, я-то послевоенный, считай. Отец инвалид пришел в 1944-м зимой. Я вот 28 декабря родился в 1944-м. <���…> Как раньше мне отец рассказывал, коренной в Кортегее был ссыльный какой-то, бурят Кортыга. Фамилия у него Кортыга. Вот он поселился в Кортегее, и стала деревня Кортыгей. <���…> Все-то деревушки тогда небольшие были, 10–12 домиков, вот тебе и хуторочек-деревня.

Мне в пятый класс надо было идти. А тетя на одной кровати лежит [больная], мама на другой. Старший брат в армии, сестра одна работала. Я все экзамены сдала, ровесники в пятый класс пошли, а меня не пустили. Мама уборщицей в школе работала и болела. Потом сказала, чтобы я пошла вместе с ней работать. Там три печи было, полы шаркались. Она потом долго болела, потом уехала в больницу к брату, а оттуда ее в гробу и привезли. Когда мне восемнадцать лет было, просватали меня. Никакой любви. Я его не знала, и он меня не знал. У него матери не было. Брат работал с ним. Они одного года – 1933-го. Работящий парень – да и ладно.

Исследователь: Было какое-то время, когда вам получше жилось?

Рассказчица: Нет, никогда. И в детстве, и замужней. Мне 45 было, когда Мити [мужа] не стало, а детей-то растить надо было.

Исследователь: Советская власть вам помогала?

Рассказчица: Пенсию получила 56 рублей на четверых [детей].

Конечно, жить в советское время было легче, гораздо. Хоть и говорят, что мяса не было, колбасы не было да очередь была. Да это специально все сделали! Перевели нас на талоны в последние годы, чтоб люди подушились в очередях и были рады потом этому капитализму [перестройке], я так считаю. И мясо, и колбаса в буфете шахтерском были… Подойдешь, там всегда 300 грамм варенки тебе дадут и копченой палочки дадут. Вот это вот – брешут и брешут, что было плохо.

Отец, я знаю, по переселению переехал, в 1955–1956 годах, когда в Белоруссии была вот эта разруха после войны. <���…> Он приехал не один, они приехали как бы кланом. Бабушки, дедушки, если родство у нас тут соблюдать, то бабушки-дедушки, потом дяди-тети и так далее. А моего мужа родители в Читинской области жили. Вот там он родился и там отец его умер уже в городе Ангарске, когда мы переехали… Райком партии его [мужа] направил работать сюда сначала главным инженером. Ну, он молодой, все это очень трудно для него было. Такой директор был крутой, как говорят, человек – Назаров. Может, про него говорили вам, да? Вот он не смог с ним работать, молодость, туда-сюда. И поэтому долгое время работал инженером уже по технике безопасности. <���…> Потом, в 1992 году, здесь поставили колбасный цех. И уже он два года почти проработал начальником этого колбасного цеха. И парторгом тут его выбирали. Потом, когда вся эта партия ушла у нас коммунистическая… Рассыпалась и рассыпалась. Плакать, конечно, никто из-за этого не стал.

Родители жили бедно. У меня папа учитель. Я училась в педучилище. <���…> У меня были туфли черные. Они уже такие страшные стали. Я приду домой, их намою и лаком покрою. Лак-то для дерева был у отца. Они высохнут – красивые! Как новые блестят, все хорошо. Иду в училище. Знаете, как иду? На носочках иду. Чтоб не сломались они у меня вот здесь. А если здесь потрескается, уже некрасиво будет. Я до остановки иду – тихо-тихо, чтоб не потрескались. Ну, там доходишь, приходишь – они опять уже никакие. И опять с них сдираешь это все. И опять заново. Вот так вот жили. Кошмар.