Нильс Кристи - Охранники концентрационных лагерей. Норвежские охранники «Сербских лагерей» в Северной Норвегии в 1942-1943 гг. Социологическое исследование

Нам нет необходимости размышлять о том, правильно ли Беттельгейм объясняет причину различной реакции. Для нас важно само указание на различия в реакции, а верно ли его объяснение , не имеет значения. Следует отметить, что, согласно Беттельгейму, после длительного пребывания в концлагере разница в реакции исчезала.

Долговременное пребывание в концентрационном лагере вызывало, очевидно, у очень многих заключенных регрессию к более инфантильному поведению. Здесь Бруно Беттельгейм использует тот же самый принцип для объяснения, как и выше – с заключенными обходились как с детьми, и поэтому они возвращались к инфантильной реакции. Однако и здесь важно изложить само наблюдение:

«Уже указывалось на то, что даже во время транспорта заключенных мучали так же, как жестокий и деспотичный отец мог бы мучить беспомощного ребенка. Следует также добавить, что заключенных подвергали унижению с помощью методов, характерных для ситуаций с детьми. Зачастую им ничего больше не оставалось, как наделать в штаны. В лагере процесс испражнения и мочеиспускания строго регулировался. Этот процесс был одним из важнейших событий и довольно подробно дискутировался. Если кому-то из заключенных надо было в туалет в течение дня, они должны были спрашивать разрешения охранника. Создавалось впечатление, что обучение правилам туалетной гигиены повторяется еще раз. Видимо, охранники забавлялись и упивались своей властью давать или не давать разрешение на посещение уборной… Заключенные жили, как дети, в моментальном настоящем. Они как бы не ощущали хода времени и не были в состоянии планировать свое будущее. Они не могли отказаться от моментального удовлетворения потребностей, чтобы получить более сильное удовлетворение позднее. Они были не в состоянии устанавливать продолжительные отношения. Дружба возникала так же быстро, как и исчезала. Подобно подросткам, заключенные дрались друг с другом, говорили, что больше не хотят видеть друг друга или разговаривать друг с другом, а через минуту вновь были закадычными друзьями. Они хвастались, рассказывали истории о своих достижениях в прежней жизни, о том, как им удалось обмануть начальников или охранников, или как они прогуливали работу. Подобно детям, они нисколько не стыдились, когда оказывалось, что они соврали о своих подвигах» (5, с. 445–446).

Бруно Беттельгейм пишет также, в чем он видит связь между этим пунктом и различной реакцией на «пустяки, обыденность и трагедии»:

«… Создается впечатление, что когда заключенного ругали, били и изводили «как ребенка», а он, подобно ребенку, не был в состоянии защищаться, то данная ситуация способствовала пробуждению у него образцов поведения и психологических механизмов, характерных для ребенка. Подобно ребенку, он был не в состоянии связать обращение, которому подвергался, с гестапо в целом и ненавидел отдельных гестаповцев. Он кричал «уж я ему покажу», хотя сам прекрасно знал, что это невозможно. Он не мог выработать объективной оценки, которая позволила бы ему рассматривать свои страдания как незначительные по сравнению с другими переживаниями» (5).

В статье «Some aspect of concentration camp psychology» («Некоторые аспекты психологии заключенных концлагеря») Пол Фридман отмечает, что инфантильная зависимость оставалась характерной чертой заключенных в течение долгого времени после их освобождения (15, 604). Лисе Бёрсум также затрагивает эту тему:

«Все это действовало на нас подобным образом. Все люди, весь шум и крик, передергивания плечами и отрывистые движения. Когда мы вышли из бани, то почувствовали себя как бы голыми и беззащитными. Я не знаю, было ли это ощущение у остальных, но я чувствовала себя неуверенно, как будто снова стала школьницей, глупой, некрасивой и несчастной. Все надо мной смеялись и издевались, а я попадалась на удочку. Как будто вся уверенность, которой я добилась в течение всей жизни, вдруг исчезла, и я осталась стоять ненакрашенной и раздетой. Одежду у меня отобрали, надели униформу с нашитым номером. Куда-то пропали мои знания немецкого языка, и я не могла связать и двух слов. Когда меня спрашивали, я не могла дать ясный ответ. Возможно, то была реакция на содержание в битком набитой камере. У меня будто крыша поехала, и я побила все рекорды, теряя самые важные вещи – зубную щетку, мыло, мочалку и полотенце. Впрочем, другие тоже на это жаловались» (9, с. 86–87).

Следующий пассаж из статьи Бруно Беттельгейма подтверждает предположение о том, что подобная регрессия не была единичным случаем, а поразила многих. Вот что он пишет: