Коллектив авторов - Российский колокол №1-2 2020

С годами мне стало казаться, будто я знаю, что в душе бабушки было сокрыто. Разглядывая фотографии, я вижу её совсем молоденькой, в ситцевом платьице и думаю, какой она была красивой, как гордилась её умениями мать, как счастлив был с нею дедушка в полувековом союзе, подарившем им троих сыновей. Повинуясь тяге к неизвестности, которая всегда снедала бабушку, она сбрасывала на время бремя деревенских забот и уезжала к своим немногочисленным родственникам. Они всегда ждали её. Она была наделена располагающей общительностью, любила смеяться и смешить. И им нравились её смех и грусть. Сознание этого не утолило разочарования бабушки, и при каждой новой встрече с ними она оживлялась, словно они ещё не знали о её несбывшихся надеждах, и, когда заканчивался уже седьмой десяток, она по-прежнему расточала своё обаяние, готовая начать всё сначала. Дом, родственники, соседи были для неё образом самой жизни. А её символом стал сундук, вместивший их многолетние подношения. Среди них – платки, ткани, серебряные монеты и украшения, связанные и вышитые ею же самой изделия, достойные занять место в музее этнографии. Это было единственное, чем она не делилась, когда была жива. Бережливая от природы и по необходимости расчётливая, она придавала этим вещам значение, равное памяти тех, кто их дарил. Они стали самым дорогим её достоянием, когда внезапно скончались старшие сыновья и муж.

Сидя за чаем и разговаривая, я порой неожиданно получала приглашение осмотреть содержимое сундука. С годами это уже вошло у нас в привычку, хотя мы обе досконально знали его. Тихонько напевая что-то себе под нос, бабушка подходила к сундуку и неторопливо доставала одну вещь за другой. Перед ней словно проходила вся её жизнь. И это ощущение усиливалось, когда она натыкалась на что-то особенно дорогое. Музыка в душе стихала, а приятное возбуждение спадало. Бабушку, видимо, охватывала тоска по отчему дому, расположенному в нескольких десятках километров от собственного, в котором теперь живёт семья её покойного брата. В это время года там созревали вишни на кустарниках, посаженных им, и их сладкий аромат заполнял весь сад и двор. Каких только плодовых деревьев и кустарников не насадила бабушка рядом со своим домом: яблони, груши, черёмуху, иргу, целые полосы смородины и малины! Но дорога ей была именно вишня из родового дома. Слёзы наполняли её глаза, и она утирала лицо маленьким платочком, комкая его в руке. Обратив ко мне голубые глаза, она неуверенно спрашивала: «Не съездить ли туда дня на два-три?» Повторяла этот вопрос из года в год, чтобы унять боль, сделать сносным смятение. Я пожимала ей руку и чувствовала ответное движение её пальцев.

Взгляд бабушки падал на кружевной воротник, связанный для неё матерью. Она осторожно брала его в руки и улыбалась. Её лицо светилось при виде красивого изделия, олицетворявшего молодость. Сколько радостных воспоминаний пробуждал в ней этот ажурный воротничок! Разве лучшее в жизни досталось не ей? Что же такое счастье, если не сочетание красоты и любви, придающей всему, что окружает человека: людям, вещам, – повышенную ценность?

И снова ощущение чего-то пережитого в прошлом перехватило ей горло. В её руках вышитое полотенце. Что это? Забытый сон или грёзы? Бабушка провела рукой по глади, и его вид встряхнул ей память, и она вспомнила… что? Ей шёл двадцать первый год, когда она приехала к дедушке. На ней было платье ниже колен, на длинные волосы наброшен платок, подобранный в тон атласным лентам, свисавшим с её кос. Она была прямодушна и доверчива. И это понравилось свекрови, и они легко сблизились. Обаятельная семья. Приятно вспомнить её через столько лет! Первые недели, которые она прожила там, были настоящей идиллией. Она припомнила – удивительно, как такая мелочь осталась в памяти, – эпизод у ключа, когда местные девушки на выданье собрались возле него и ждали её появления, надеясь разглядеть поближе. Очаровательные были девушки, простые. Теперь нет той свежести души, какая была у них.

Она говорила, а у меня перед глазами вставали поросший осокой луг, два тополя, переживших не одно поколение селян, и ключ у их основания, в своём обилии и журчании ни с чем не сравнимый символ прелести деревушки. И вдруг на меня словно пахнуло его свежестью – и я порадовалась, что у меня есть «опора», куда более исконно непреходящее, чем городские улицы.

То ли инстинкт, то ли застенчивость заставляли меня молчать. Я слушала бабушку, и у меня дух захватывало от очередных свежих подробностей, которыми она снабжала уже знакомые мне истории. Как будто идёшь в неизвестное: мы очень близки, и в то же время я так мало знаю о ней.