– Нет, па! Не то!.. Я выступала два дня тому назад в Covent Garden и пела арию «Розамунда».
– Ну и как?! Опера прошла, и кто-то из газетчиков написал что-то неладное, что заставило пребывать в таком удрученном состоянии?.. Я всегда слежу за прессой и читаю каждый отзыв о твоих выступлениях. Чуть ли не с первых твоих дебютов на оперной сцене я, кроме похвалы газетчиков и театральных критиков, ничего пока не слышу и не помню. Разве что-то было такое в прессе? Что?.. Я с утра только и делаю, что просматриваю прессу, и ни вчера, ни сегодня ничего подобного не заметил.
Но вот вспоминаю первые твои дебюты и как ты всегда ревниво на отзывы прессы и театральных критиков реагировала. И когда видела, что в газетах похвалы бывало больше, главное от оперных критиков, как сияло твое лицо, как это всегда тешило твое самолюбие… Не говоря о том, как мы – мать твоя и все домочадцы – всегда бывали рады твоему такому успеху. Да, всегда мы одинаково были рады и счастливы от твоих успехов на оперной сцене. Твой голос обвораживает слушателей, о первых же твоих выступлениях с восторгом писала вся изысканная пресса Мейфэйра [1] Мейфэйр – район в Центральном Лондоне, к востоку от Гайд-парка.
. А главное, многие из королевского двора, посетив оперу и послушав твой голос, с восхищением делились впечатлениями с прессой. Помню, я читал: когда попросили принца Эдуарда сказать несколько слов о твоем выступлении, он отвечал: «Такого голоса у певцов «Ла Скала» [2] «Ла Скала» – всемирно известная миланская опера.
, что приезжают из Италии, не услышать. Наша… их превосходит!» Запомнилась и одна выдержка из газеты «Норзерн Стар», в которой печаталось интервью молодого, но уже выдающегося композитора сэра Чарльза Стэнфорда, который, отвечая на вопрос корреспондента, с восторгом говорил: «Какой голос! Какое сопрано! Настоящее bel canto!» To же писали и «Лондон Дейли Миррор», и «Морнинг Пост», и другие.
– Да, па, все это помню… Почему подошел к окну?.. Здесь же холодно!
– Ничего, Энн, и я люблю осеннюю погоду и, бывает, с интересом наблюдаю за подобным листопадом. Вспоминаю, как и мы с матерью твоей часто прогуливались по аллее и, ступая по шуршавшим под ногами жухлым опавшим листьям, много рассуждали об этом периоде года. Помню, однажды, прогуливаясь в такое осеннее время по аллее, она сказала: «Джо, всегда интересно, что происходит в природе, особенно в это четвертое время года. В ней есть что-то такое особое, мистическое, только ей присущее: кажется, осень несет на себе какую-то печать потаенной особой ноши; что-то окончательное, заключительное и отличительное от трех других времен года… И это заставляет задуматься».
И мнения наши о временах года, и особенно об осени, часто совпадали. Помню, как она, рассуждая об осени, потом говорила: «Джо, пусть не удивит тебя, если, думая об осени, я приведу такое сравнение о состоянии чувств. Конечно, весна прекрасна в своем пробуждении природы и цветении, и это можно сравнить с чувством, связанным с рождением младенца. Лето – это радость и блаженство от первых шагов дитяти. Но осень в этом случае похожа на состояние матери, что вынашивала плод в чреве своем до наступления родов, три времени года – девяносто дней. И в чувствах – после периода в девяносто дней – это можно сравнить с тем состоянием сердца матери, с тем, что чувствует она в ту минуту, когда из чрева ее на свет появляется новая жизнь. А потому осень не исключена тех природных прелестей, что ей присущи, – изобилие и красота красок, в которые облачается вся живая природа перед началом суровой зимы… А потому осень настраивает на особые, высокие чувства».
И часто мать твоя, уходя в рассуждения, заключала: «Я почему-то осень люблю больше, чем другие времена года. Осень – это полнота… изобилие всего того, чем человек и все живое может жить и радоваться до следующего года, до наступления весны».
– Да, па, мать была впечатлительная. Об этом многие, кто вспоминал ее, часто говорили…
– Энн, вот сейчас, когда стою рядом и уже смотрю на твое лицо, к сожалению, замечаю, может быть и впервые, – что-то на душе твоей неспокойно. Что тебя беспокоит, что тревожит твое сердце, дитя мое?.. Отвечаешь молчанием?! Да, а… жаль, а была бы мать твоя жива, она могла бы разделить твою печаль. Но-о-о!.. Раз нет желания… больше не буду спрашивать. Главное, чтоб со здоровьем было хорошо.
– Па… Что же!.. Можно… Могу и с тобой поделиться!..
– Слушаю, что за причина грусти твоей, дочь моя?
Читать дальше