Литературно-художественный журнал - Журнал «Юность» №01/2020

© С. Красаускас. 1962 г.

На 1-й странице обложки рисунок Арины Обух На 2, 3, 4-й страницах обложки работы Марии Титовой

поэт, прозаик и эссеист. Родился в 1968 году в Москве. Окончил филологический факультет Московского государственного педагогического института.

В 2007 году в рамках фестиваля «Территория» избран королем поэтов.

Был автором и ведущим программ о литературе на «Радио России» и радио «Культура»: «Записки неофита» «Своя колокольня» «Свободный вход», «Воскресная лапша», «Поэтический минимум». Автор множества книг стихов и прозы.

Недавно узнал, что есть и такая фобия (господи, сколько же их: я, например, не могу смотреть на углы): фобия запястий. Люди не могут смотреть на свои запястья. То есть ни браслета ни надеть, ни пульс измерить. Даже прикосновения к нему не выносят: руку отдергивают, убирают.

Им кажется, что там у них движется кровь, там сосуды и сухожилия – все это вызывает у людей дрожь. Даже печатая, они следят, чтобы запястье не коснулось края стола.

Один из таких людей пишет в 2010 году (я нашел это в Сети, в забытом богом ЖЖ, оказывается, было даже такое англоязычное сообщество «Гаптофобия»): «Когда я был моложе, в мою школу пришел волонтер из ближайшего природного центра. Он принес коготь орла. Зачем-то он стал тянуть сухожилие из птичьего запястья, чтобы открыть и закрыть коготь». И вот тогда один школьник испытал страх.

Дальше уже выросший мальчик рассказывает: «После этого я не могу смотреть на свое запястье. Да, у меня мягкая форма фобии, но пульс я измерить не могу. Если кто-то меня схватит за руку, я не испугаюсь, но если они погладят меня там, я отдерну руку».

О боже, восклицает он потом, думать о том, как мои запястья двигаются, когда я все это печатаю, не очень приятно.

Мы очень хрупкие.

Хрупкие, как новогодние игрушки.

В идеале нас и достать из коробки можно только раз в году. Чтоб мы посияли на елке – и потом опять в темную картонку, в мягкую вату, дожить до следующего Рождества.

И никто не сфотографирует нас там неудачно.

Это еще одна фобия современного человека.

Оказывается, есть страх и неудачных фотографий.

С длинными носами, некрасиво запрокинутой головой, с двойным подбородком. Есть люди, которым нельзя давать в руки фотоаппарат, но теперь, когда у всех в руках айфоны, бедные фотофобы обречены.

В декабре я выложил в ФЕ сделанное в 1957 году фото Роджера Мэйни, на котором мальчик упускает свой футбольный мяч.

Этот мальчик с искаженным лицом похож на маленького Пола Маккартни. И пусть Маккартни в 1957 году было уже пятнадцать лет, а мальчик с мячом значительно младше. Но фотография сделана, и призрачный Маккартни уже пойман в ловушку снимка.

(«Убери меня в темный и тесный альбом. Сохрани меня до Рождества».)

Одна девушка написала тогда в комментариях: «Интересно, что когда он увидел эту фотографию, то наверняка был возмущен, что в такой момент неопределенный, с таким неловким лицом. Детские и особенно подростковые фотографии начинают нравиться со временем. Вообще я заметила, что любая твоя фотография через 15 лет после съемки максимум начинает казаться удачной».

Мы очень хрупкие.

Хрупкие, как новогодние игрушки. В идеале нас и достать из коробки можно только раз в году. Чтобы посияли на елке – и потом опять в темную картонку, в мягкую вату.

Мы елочные хрупкие игрушки, у нас гаптофобия, мы не переносим прикосновений, но пройдут годы – и мы вдруг поймем, что наши неудачные молодые фотографии не были уж такими неудачными.

Как и вся наша жизнь.

Придет старость, расставит книги по алфавиту, приведет в порядок не только фотографии, но и негативы, покачает головой: как мало осталось от самых даровитых, пожмет плечами: а ведь не скажешь, что были нерадивы, плотнее в платок закутается: неужели звание любимого может достаться любому?

Беззубо осклабится: надо же, как похорошели фотографии, казавшиеся неудачными, не доставшиеся альбому!

Я очень люблю одну историю из жизни Ксении Некрасовой. Жила-была такая советская полуюродивая поэтесса, все ее знают.

Одевалась она странно, странно себя вела, говорила темно и опять-таки странно, писала странные стихи: верлибры. Но как-то терпело ее время, как и ее стихи, похожие на детские рисунки. Даже то, что она, когда в эвакуации тяжело заболел ее муж, отправилась осенью 1942-го искать русский храм, чтобы умереть на его пороге и быть похороненной по православному обряду, время и власти как-то стерпели.