Литературно-художественный журнал - Журнал «Юность» №04/2020

темнота стоит по углам
чтобы прятать фамильный хлам [храм]
охранять свет
там зверье и птицы на все лады
для небесных трав и во льду воды
нет не то что смерти —
прощенья нет
мы сидим за тихим большим столом
на столе бокалы с сухим вином
на столе свеча запеченный лещ
вот закусим и тоже придется лечь
как на противень на кровать —
снега ждать
мой последний мой вещий мой вечный сон
на равнине русский старик вийон —
за спину голубые руки
он обвит по горло сухим плющом
невесом не-высказан не-прошен
между рам комариный трупик

о-кажется не скажешь и полслова
о ветке дерева
и дрогнет целый лес
простимся!
нам столько места дали для разлуки
с чугунной ласточкой на память в уголке

Нащупать спинку стула.
Облокотиться.
Дождь среди ночи будто бы невозможен —
потому что невидим,
потому что зимний.
И все же он есть,
слушай его, слушай.
Как ты перед Богом,
маленький и холеный,
так дождь, ломая коленки,
перед тихой землей январской:
Сказать – страшно,
промолчать – не имеешь права.

У меня есть брошь из Белграда.
Я броши рада.
И она мне рада.
Мама охает: «Пятьдесят ойро,
вот оно тебе надо?
Собираешь безделки со всей земли!
Купить бы лучше риса и гречки,
а не брошь, оставшуюся после мертвой девочки».
Мама, она живая,
в ней чернота воды Дуная
и бомбежка Белграда,
в ней человек с мишенью над головою:
«Стреляй в меня!»
Брошь – серебро и оникс.
Бомбежка Белграда – забытый комикс,
словно и не было ничего.
Но посмотришь в черную брошь, как зеркало,
и увидишь серба,
который ее когда-то купил для дочери,
но не успел подарить.
Война – это то, что никогда
не может быть кончено
для живых.

До чего же стыдно.
Все эти лица,
лица на фоне десятка яиц,
масла, сыра и банки с горошком.
Бабушка Нюра и ее облезлая кошка,
бабушка Нюра в халате цветастом и разных носочках,
похоронила двух сыновей и дочку,
живет на пенсию и подачки.
Растягивает на месяц пачку гречки.
Бабушку Нюру добрые волонтеры усаживают за стол,
раскладывают красиво продукты перед,
говорят бабушке Нюре:
«Смотрите-смотрите, сейчас вылетит птичка!»
И бабушка Нюра смотрит,
глаза ее – чистые слезы, совсем без цвета.
И бабушка Нюра смотрит.
Прекрасная бабушка Нюра, беззубая бабушка.
Ей стыдно позировать, но ведь так надо!
Сказали ей волонтеры, что нужно
смотреть прямо в камеру. Нужно!
Иначе добро не зачтется.
Кем не зачтется?
Кому не зачтется?
Пока был жив муж, бабушка Нюра ни у кого ничего не просила.
Муж говорил: «Ты у меня красивая!»
А теперь бабушка Нюра шепчет губами
бескровными прямо в камеру:
«Спасибо, Россия».
И за окном бабушки Нюры начинается лес.

Когда мне надо говорить о моем Донецке,
я надеваю свое самое красивое платье,
беру у мамы ее лучшие серьги
розового металла с черными жемчужинами.
Подарок второго мужа.
Они больно оттягивают мочки.
Когда мне надо говорить о моем Донецке,
то всего мало.
Колготки недостаточно тонки,
каблуки не так высоки, как хотелось бы.
Подбородок и шея дряблее, чем нужно,
а линия плеч слишком поката,
чтобы выйти и во всю глотку
сказать четко-лобово-линейно.
Сказать так, чтобы услышали
в городах на Днепре, Шпрее и Сене,
какой он – город на Кальмиусе!
Само слово «Донецк» отныне и навсегда —
бумага лакмусовая,
проверка, которую многие не проходят,
похлеще тех, что в зданиях аэропортов,
когда ты достаешь новый,
совсем еще не потертый
паспорт о двух головах орла.
Я – пришелец с планеты Ордла,
прямая наводка.
Когда мне надо говорить о моем Донецке,
я крашу губы и подвожу глаза,
густо кладу румяна, пудру, тени,
расчесываю волосы, начесываю их у корней.
Я всегда произношу слово «Донецк» круглым ртом, словно пропеваю,
так меня учили в хоре.
Все красивые слова надо произносить круглым ртом.
Когда мне надо говорить о моем Донецке,
я беспокоюсь, чтобы мой маникюр был достаточно свеж,
ведь разговор о Донецке не обходится
без того, чтобы не взмахнуть руками.
Без того, чтобы не жестикулировать бурно.
Единственное, что меня беспокоит,
когда мне надо говорить о моем Донецке, —
это то, что я недостаточно красива,
чтобы говорить о нем!
Нос кирпат, волосы жидки, спина сутула.
О Донецке должны говорить самые красивые девы
с жемчужными зубами и алыми губами.
Тонкие голубоглазые нимфы в невесомых платьях,
покачивающиеся, словно от степного ветра,
на высоких шпильках.
Когда мне надо говорить о моем Донецке,
я хочу быть безупречной,
такой же безупречной, как мой Донецк.