Журнал «Юность» № 08/2020
© С. Красаускас. 1962 г.
На 1-й странице обложки рисунок Екатерины Горбачевой «Летние сумерки»
Виктор Волков – сложившийся поэт. Он молод. Ему 23 года. Учился в университете, в Санкт-Петербурге. Служил в армии. Живет в Муроме. Стихов у него много. И он никогда не печатался. Поэзия Волкова – сплав лирики и своеобразной эпичности. Сокровенное и трагическое, душевные порывы и непростая нынешняя повседневность, фантазия и документальность, хранимая в сердце тайна и оправданная откровенность в этих динамичных, выразительных, ярких, порою яростных по накалу мыслей и чувств, очень личных, со своим собственным взглядом на мир, со своим голосом, своим лицом, сразу же узнаваемых, всегда выстраданных, смелых, даже отважных стихах словно сплетены в некий энергетический, светящийся шар. Волков, по всему строю, по словарю, по структуре стихов, поэт очень русский. Он прямой продолжатель линии Леонида Губанова в нашей поэзии. В его стихах, как это было и у Губанова, есть то, что с такой силой высветилось когда-то у Бодлера, – ранимая и беззащитная прямота решительных и суровых определений, радость сквозь боль, готовность принять и понять все многообразие и все сложности жизни, умение смотреть прямо в глаза яви. Замечательно, что дебют Виктора Волкова состоится в обновленной, притягательной для талантливых молодых авторов «Юности».
Владимир Алейников
Мой припозднившийся вагон
Казался городу врагом,
Когда с везучим интересом
Разгуливал по мокрым рельсам.
Он – пустоватый ветеран —
Ветрами окна вытирал,
Сопел, выплевывал двуглазых
По нескольку десятков – разом.
На все с опаской черный город
Смотрел, насторожив перрон:
На то, как вновь, вдесятером,
Кричали пассажиры: «Скоро?
Когда посадка, и куда ж
Поедем в этот раз, мерзавцы?»
Многоколесный экипаж
Им не хотел добром казаться.
Он стрелами безумный гуд
Пускал, шутник, в кого ни попадя,
Он обволакивал всех в копоти,
Без разницы, как обзовут,
Как наговняют в нужнике,
Что выкинут от злости в тамбур…
Отплясывал на рельсах танго
Вагон веселый, налегке.
Я ждал его, весь не в себе,
Мне мнилось, что неподалеку,
Да-да, в каком-нибудь селе
Он в омут, словно снайпер, с лету,
Мог угодить, что не спасут
Его мерзавцы-пассажиры,
Что зря мы без него тут живы,
Что недалек и Страшный суд.
Там, там, без возмущенья спросит,
Причесывая градом проседь,
У всех и сразу Мировой:
«Что скажете?» И грустный вой
Подымется в стране снежинок.
«Помилуйте! Мы – пассажиры.
Мы не дождались гордеца…»
И Бог смахнет слезу с лица.
Вагон же, где-нибудь, вдали,
Да не в селе, да не скандально,
Полюбит любоваться далью.
(А мы – бедняги – не могли.)
Без опасенья на трубу
Бред намотает, мглой уколот,
И въедет наконец-то в город,
И я к приезду подгребу.
Я затевал игру:
Высказывал в лицо,
Что больше не умру,
Не стану подлецом,
Что, догорев дотла,
Собой украшу печь,
Что ночь меня могла
Однажды не сберечь,
А выкинуть рукой,
С оттяжкой даже – за борт,
Что ты мне рассказала,
Кто я, зачем, какой.
Лица же злой анфас
Смотрелся безучастным.
Такое в первый раз
Со мною (было часто).
Его не удивил
Запальчивый рассказ мой
О юности прекрасной,
О трудностях без сил.
Потом уже глядели мы
С презреньем друг на друга
Неделями, неделями,
Неделями… По кругу.
«Оступился у ржавых балясин…»
Оступился у ржавых балясин,
Утыкаясь в знобящую сырость.
Если смысл был раньше не ясен,
То теперь все вполне прояснилось:
И безродные строки в альбомах,
И комар, укусивший под локоть, —
Все ростки вдохновения в робах
Устают по подъездам волокать.
Так и станешь совсем безъязыким,
По верхам, по низам в беготне той.
Я упал говорливой кометой
В шаловливые руки музыки, —
Нам бренчать изверженья мелодий,
Нам клубиться разбуженной рясой,
Ожидая в последнем приплоде
Не исторгнутый маткой слой мяса,
А подсчет всем грехам и заплатам,
Коих было, по совести, сотни.
Будет голос дарованный отнят, —
От кометы останется атом,
Но сморкнется в безликую грусть он,
Как в платок, что в кармане лежит,
И восстанут, смеясь, чертежи,
Разлетевшись по всем захолустьям.
Читать дальше