Литературно-художественный журнал - Журнал «Юность» №09/2022

Город, замерзший внутри январской вьюги, воет наверху. Метафоры слетают с языка в темноту, гремящую под колесами машин.

Я медленно оседаю на мерзлую землю, сминая наст. Тепло сыплется из глубины меня точками боли. Тепло собирает новую параболу с самого дна скользкой земли.

Я – небо. Я – точка на плоскости.

Бесконечный отрезок, текущий сквозь твои периоды.

Мои ключицы усыпаны родинками, будто звездами.

Вселенная внутри сжимается под тихую песню птицы, готовой прыгнуть в пасть твоему волку.

Лжецы делятся на два типа: на тех, кто сандаловые благовония, и тех, кто море.

Третьи – тьма и пустота.

Третьи – правда на зубах-айсбергах в волчьих ртах, раскрашенных кармином.

В глубине меня растет твой голод.

Пальцы перебирают темноту, сминая твое лицо в бумажный ком. Дергаю тебя по странице. Вырываю себе хребет.

Я Ван Гог.

Ты Пинки Пай.

Родился в 1980 году в Калининграде, окончил философский факультет Калининградского государственного университета. Работает копирайтером.

Автор критических статей о современном искусстве, рецензий и текстов к выставкам и фотокнигам. Участник художественных проектов.

Публиковался в литературно-художественном альманахе «Артикуляция», участвовал в 14-м Фестивале новых поэтов в Санкт-Петербурге. Учится на магистерской программе «Литературное мастерство» в НИУ ВШЭ.

Ребенок ищет не то, что спрятано, а то, что он хочет найти. Я хочу найти одиннадцатилетнего мальчика в квартире во вьетнамском городке Вунг-тау. Мой папа в начале 90-х работал там по контракту на нефтевышке. Мама потихоньку сходила с ума от скуки. Я открываю дребезжащую фанерную дверь. Вся квартира наполнена узнаваемым запахом: жирный и пряный дух из забегаловки через дорогу, смешанный с ароматом фруктового мыла из вечно приоткрытого стенного шкафа. Я разуваюсь и иду по плиточному полу главной комнаты: его небольшие, слегка выступающие друг над другом части – словно шоколадки, застывшие в странном геометрическом шторме. Босые ноги помнят не хуже глаз. Стены отштукатурены до матовой белесости – к ним приятно прислоняться взмокшими затылком и спиной, чтобы немного остыть после тропической жары. Ослепительный квадрат под почти невидимым из-за солнца тюлем – окно. Кондиционер под ним не работает – снаружи доносится мерный гул, который как-то связан с отключением электричества во всем микрорайоне. Под коротким подоконником – два крепких кресла из темного дерева, несъедобного для насекомых, и такой же столик между ними. На столике – вазочка с букетом пластиковых цветов. Напротив кресел – огромный телевизор с тугими ручками переключения каналов. Советская громадина, с трудом дошагавшая до тогдашней современности на длинных тоненьких ножках. Нечто среднее между лакированной избушкой и пузатым гробом. Угол выпуклого кинескопа цвета грозовой тучи приятно нюхать – пыльное электричество ласково щекочет ноздри. Слева от окна, в углу, – моя кровать с голубоватым прямоугольником балдахина, а напротив – такая же кровать родителей. Когда ткань балдахина приподнимают, слышен легкий синтетический треск. Больше в этой комнате нет ничего. Я хотел найти ребенка, но ему негде спрятаться. Я входил в эту квартиру тысячу раз – вбегал со смехом или медленно выходил, смаргивая остатки слез. Я могу переместиться туда в любой момент. И до сих пор делаю это почти каждый день. И вот я здесь и снова пытаюсь понять: зачем я ищу этого одиннадцатилетнего мальчика? Что я хочу у него узнать?

Мама опять приготовила долму. Она сделала ее вместе с тетей Стеллой – соседкой со второго этажа, которая постоянно что-то пекла, жарила и варила на своей маленькой, пропахшей специями кухне. Мне нравилась тетя Стелла – добрая, с нежным низким голосом и огромными, как будто всегда влажными темными глазами. Мне не нравилось, что, когда мама возвращалась домой с очередным блюдом или рецептом, от нее всегда пахло вином. После она то медленно ходила по квартире и плакала, то, почти не двигаясь, сидела перед телевизором, не обращая на меня внимания, то начинала обнимать, целовать и хвалить. Это происходило, когда отец уезжал на двухнедельную смену, и я ждал дня его отъезда с растущей тоской. Такой, о которой, наверное, можно говорить только с младенцами, но у нас в микрорайоне, по-моему, даже не было роддома. Дети здесь появлялись сразу – взрослые и вместе с родителями – сначала по трапу из самолета, потом, через тряску и мрачный, гудящий зной азиатской дороги – из автобуса, который после часовых вихляний наконец подвозил их к аккуратному въезду в наш огороженный микрорайон из сорока пятиэтажек, где жили советские специалисты.