Коллектив авторов: Российский колокол №1-2 2016

Широкое, просторное сказовое повествование, неспешное и негромкое. И одновременно – учительское слово воды, в коем таится что-то надчеловеческое. Как и в других стихах Дианы Кан, река – нить, связывающая воедино разные племена и народы.

И потому говор волжского течения – как праречь, интуитивно уловимая разноязыкими людьми.

Реалистический эпизод, рисующий героиню на берегу Волги, на редкость точен в деталях, свобода передвижения взгляда рассказчика очень естественна: в четырёх строках передана картина земли – неба – воды – человека. Большое требует соразмерности и от всего, что находится рядом с ним. Земной простор – неохватен, небо – бездонно, река – космична и напоминает Млечный Путь.

Так и певцу, который дерзнул вести беседу с Волгой, должен быть присущ огромный метафизический рост. В противном случае невозможно передать то уважение – почти семейное, по интонации идущее со стародавних лет, которое звучит в словах Дианы Кан, обращённых к Волге: «матушка». Также и дочернее стремление рассказать ей о самом потаённом («когда печаль-тоска сжигает душу, // и Волга-мать за далью не видна, // часами на Татьянку и Криушу // любуюсь из высокого окна»). Порой река предстаёт в образе старшей сестры или даже подруги.

Кажется, что такое разночтение образов Волги идёт от настроения поэтессы, от конкретных жизненных и художественных обстоятельств. На самом деле перед нами – свидетельство родства, когда мать оказывается и подругой, и старшей сестрой, и даже ровней собственной дочери, любовно даря ей кровную короткость отношений в одном случае и показывая родовую дистанцию – в другом.

Называя речки-воложки своими сестрицами, лирическая героиня вместе с ними сливается в объятиях «с Волгой – матушкой родной». Интонация стиха и образное имя реки, по видимости обращённые к разным ипостасям, могут непротиворечиво соседствовать в лирическом сюжете (строй речи – мать; поворот рассказа – подружка).

Диана Кан попала на берега Волги из Оренбуржья. В стихотворениях о Самаре-мачехе она не раз упоминала о чёрствости этого города – примерно так, как принято говорить о Москве, бьющей приезжего с носка и не верящей слезам.

Подлинный поэт всегда и везде одинок, нищ и горд. На Востоке хан может умертвить певца, здесь же толпа – множественный образ хама – в состоянии перекричать песню и затоптать её автора тысячью снующих ног.

Волга примиряет героиню с Самарой, умиротворяет душу и неожиданно дарит ей связь с землёй, которая её не желала и гнала.

Внимательный взгляд героини видит и другую картину, которую раньше она восприняла бы, по меньшей мере, с сарказмом:

«…спесивая речка Москва – // столичная штучка, зазнайка – // напиться из Волги пришла». Словно радушная хозяйка, великая река принимает и привечает жеманную гостью: «Пей, милая!

Ты не в обузу». И напутствует её, призывая отринуть «зачумлённые стоки» и двинуться «России навстречь, // чрез волжские реки-притоки // вкушая соборную речь».