Женщина отыскивает себе имя
Эту историю рассказывает мне моя подруга из Мадурай. История относится совсем к другим временам, но она рассказывает, я слушаю, и сердца наши начинают биться в унисон. Мы совершаем путешествие во времени, как бы двигаясь к основам нашего бытия, и наши души согревает неясное ощущение цельности бытия, будто и полузабытое или неведомое, но почему-то все же касающееся нас.
Это история о женщине. О жене. У нее нет имени, зато всякому известно имя ее мужа — Тируваллувар, великий тамильский поэт. А она — женщина, во все времена года закутанная в тяжелые шелка, бесшумно скользящая по полированным пространствам, которые замыкают ее существование, которые составляют ее дом. Ее движения определяют ритм дома, сопрягают его со временем.
Солнце тоже следует ритму ее жизни, переходя со двора на кухню, где она готовит еду и подает ее мужу: золотую чечевицу с тыквой или с картофелиной, выросшей на ее огороде, горку дымящегося белоснежного риса, тщательно уложенного на крупном зеленом банановом листе. И накрывая к обеду, она непременно ставит рядом с листом чашу с чистой водой и кладет иголку. Трижды в день подает она еду, приготовленную с такой любовью, с таким тщанием и заботой, какие подобают лишь приготовлению обрядовой пищи для богов.
Так проходит пятьдесят лет. В полночный час готовится Тируваллувар встретить свою смерть. Жестом подозвав жену, он долго всматривается в ее черты. И говорит поэт, что она никогда ни о чем не просила его — ни единой просьбы за долгие годы в семейной жизни. Не желает ли она, чтобы он что-то сделал для нее сейчас, прежде чем душа его покинет плотскую оболочку?
Опустив глаза в безупречно отполированный пол, жена спрашивает, не мог бы муж ответить ей на вопрос: зачем нужны были чаша с водой и иголка рядом с его прибором?
— Если бы, подавая рис, ты просыпала его, я подобрал бы иголкой каждую рисинку, ополоснул бы ее в чаше с водой и съел. Но ни единая рисинка никогда не упала с бананового листа, поэтому так и остались неиспользованными чаша с водой и иголка, А ты, жена, ни единого раза не спросила, зачем они нужны.
Так ответил поэт.
Иголка и чаша рядом с листом сделались частью обряда. Желания мужа, уважение к нему, которое не допускает и тени сомнения, стали жизненным долгом жены. А исполнение этого долга — смыслом ее жизни.
У нас с подругой горят глаза, и мы начинаем рассуждать о том, что, может быть, именно самоотречение дает женщине ощущение защищенности, пребывания в цитадели, стены которой сохраняют ее внутреннюю силу?
А что же современная индийская женщина — она способна реализовать себя через великую женскую миссию?
Открывает ли многообразие современной жизни перед женщиной больше возможностей реализовать себя?
Несколько лет назад я задала группе бомбейских студенток вопрос о том, кого бы они назвали своим идеалом. Девушки удивились и захихикали. Ответа не было — не в те времена они живут, когда появляются идеалы. Но я продолжала настаивать, и одна из студенток смущенно сказала: моя мама. Неожиданно ее поддержали и другие: мама! Мама!
Сегодня, когда я задаю этот вопрос себе, моя мать представляется мне идеалом того, чем должна быть индийская женщина — существо, живущее невидимкой и думающее не о себе.
— А почему на твоем лице нет выражения покоя, которое всегда было у твоей мамы? — спросил раз меня приятель.
Я ответила: моя мама жила без имени. Она была дочерью, женой, матерью, тетушкой, бабушкой, но почти никогда просто собой. Она прожила долгую жизнь, но никогда не оставалась в одиночестве. Она никогда не делала покупки для себя и никогда не встречалась с людьми как просто человек, личность. Ее ощущения никогда не включали в себя чужой мир.
А я живу в мире и во времени, которые идут вразрез с моими инстинктами. У меня нет в жизни роли, освященной богами. Могут ли роли, которые я играю, сосуществовать с ролью моей матери, — а ведь и ее роль, хоть и смутно, но все же продолжает жить во мне? Откуда взяться выражению покоя на моем лице? Оно скорее будет отражать чувства восторга, страха, поражения, ярости, торжества — того, что заполняет пространство моей жизни. В чем мое назначение? Я кто — домашняя богиня или женщина с именем.
Как-то маленький мальчик сел играть с отцом в шахматы. Отец расставил на доске фигуры, а сын спросил: почему обязательно в таком порядке? А если поменять местами пешки с другими фигурами? Можно, согласился отец, но тогда эта игра уже не будет шахматами.
Читать дальше
