Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1971 год

История вьетнамского народа — это история борьбы за свою независимость из поколения в поколение. Это война против поработителей с севера, против завоевателей с востока, против колонизаторов, мечом и «крестом господним» пытавшихся утвердиться на этой благодатной земле. И в самые трудные для страны годы в храм приходили воины-поэты, воины-певцы, воины-художники. Их ждали походы и битвы, их ждала суровая работа воина, а зачастую смерть. Но это было в будущем, пока же они состязались в поэзии, музыке, живописи. И победителей ждало бессмертие — их имена и наиболее значимые изречения камнетесы тут же высекали на базальтовой плите.

Потом, когда страна отражала опасность, художники, поэты, музыканты — все, кто уцелел, — собирались в храме вновь, чтобы определить нового победителя. И если прочесть надписи на базальтовых плитах, то можно заметить характерную закономерность. На плитах, где перед битвами запечатлены изречения и цитаты, оброненные во время поэтических ристалищ, каждое слово дышит романтической пылкостью. На плитах, свидетельствующих о состязаниях, состоявшихся после битв, в каждом слове — спокойствие воина и мудрость человека, потерявшего в бою брата и друга, познавшего горечь временных поражений, пьянящее чувство победы и непроходящую боль утраты.

Сегодня рядом с базальтовыми плитами в храме литературы и искусства в Ханое белеют листы газетных полос. На них стихи и поэмы, повести и рассказы, написанные непосредственными участниками драматических событий. Может быть, позже, когда минует война, в храме литературы и искусства перед одной из черепах появится новая базальтовая плита с именами и изречениями летописцев нынешних суровых лет. Может быть. А пока в маленькой мастерской у входа в храм искусные руки художника гравируют на куске обшивки сбитого американского самолета небольшую картину, повествующую о мирной жизни, — буйвол тянет плуг, и крестьянин, напрягшись, крепко сжимает его дрожащие ручки.

Цицерон был не прав — музы не молчат, хотя и гремит оружие.

Горсть риса

На паромной переправе одной из многочисленных рек слепой солдат пел долгую песню. Слова, сплетенные нехитрой мелодией, под аккомпанемент нома и размеренный стук катерного движка падали в души людей, словно зерна на вспаханную землю. И совсем как у нас в России, пригорюнившись, слушали певца крестьянки, везущие на воскресный базар то, что испокон веков выращивают в деревне, — апельсины, грозди янтарных бананов, связки редьки. Мужчины загрубелыми пальцами сосредоточенно разминали пересохшие сигареты и жестом просили огонька у соседа. А солдат, которому напалм выжег глаза, все вел свою неспешную песню...

Шепотом, слово за словом, торопливо переводил песню переводчик. И меня поразило, что была она не об изнурительных боях, не о разрывах бомб и боли утрат. Ослепленный напалмом человек пел о горсти риса, о том, как ломит спину у земледельца, когда тот по колено в воде сажает немощные стебельки, о вязкой глине, засасывающей ноги крестьянина, о земле, за которой любовно ухаживает человек уже многие сотни лет...

Была вьетнамская зима — нежаркая, мягкая осень России. На дорогах прямо под колеса машин мужчины бросали рисовую солому, чтобы она стала мягче. На отполированных временем каменных плитах, вымостивших площадки перед буддийскими храмами и пагодами, крестьяне устроили тока, и столбы белесой пыли от сухих стеблей и зерна подымались над рогатыми крышами пагод — шла молотьба. Страна собирала второй — зимний урожай...

«Рис — это основа нашей жизни», — писал один из журналистов провинции Тайбинь.

«Рис — это наша победа», — сказал мне командир отряда ополченцев.

«Рис — это стержень человеческого бытия», — услышал я от руководителя кооператива в провинции Хайзыонг.

И все же самое образное и мудрое определение дал семидесятилетний крестьянин фан Ван Мао:

«Горсть риса — это жизнь человека. Зерна как горы. С первого взгляда все одинаковы. А присмотришься, все они разные...»

Самое трудное для человека — память. Самое несовершенное у человека — тоже память. С годами она, как и сам человек, слабеет... Но зимние дни сорок пятого года Фан Ван Мао отчетливо помнит до сих пор. Особенно помнит глаза ребятишек.

Он просыпался, а глаза уже смотрели на него. Пять пар детских глаз, в которых в те дни не было ничего, кроме одного мучительного вопроса: «Рис?» Что он мог ответить им, своим детям, в зимние дни сорок пятого года, а голодные дни?..