В сухой и теплой машине музыка раздражала... Кароль, мой коллега из Варшавы, уставился в темноте на залитую зеленым светом шкалу приемника, разрывающегося от сырых голосов. Наконец, не выдержав, он что-то сказал шоферу, и тот незаметным движением руки покончил с музыкой. В наступившей тишине Кароль улыбнулся мне той своей грустной улыбкой, которая появлялась у него, когда он понимал меня плохо или не находил нужного русского слова, — тогда его серые глаза от напряжения расширялись.
Я понимал, что он все еще под впечатлением случайной встречи на остановке такси...
Сойдя с варшавского поезда, мы прошли подземным переходом к стоянке машин на площади. Мелкая плотная сетка дождя приглушала свет фонарей, и трудно было сразу освоиться, понять, что размытые в пелене сырости контуры готического строения — не костел, а башня вокзала... Не помню, о чем я говорил с Каролем, стоя в очереди, кажется, убеждал его, чтобы пойти до гостиницы пешком, и тут ко мне повернулся человек, стоявший впереди нас:
— Вы говорите по-русски?
— Да. Я из Москвы...
Незнакомец был плотного сложения, невысок, с крупным лицом, лет ему могло быть около пятидесяти.
— А я из Киева, — сказал он, достал из внутреннего кармана бумажку, снова застегнул верхнюю пуговицу черного пальто с каракулевым воротником, поправил шапку и только тогда протянул руку. Сначала мне, потом Каролю: — Николай Ильич. Приехал на могилу отца.
Он передвинул большой чемодан, судя по напряжению спины, тяжелый, прислонил к нему полуупакованный складной велосипед и снова выпрямился.
Странно было встретить в этот поздний дождливый вечер одинокого человека в незнакомой стране, странно, что никто его не встречал...
— Так взяли и приехали?
— Нет. Меня пригласил полковник Антони. — Он протянул мне записку с адресом: «Улица Длуги-Тарг, 8».
— Конечно, надо было предупредить его о дне приезда, — тихо говорил он, передвигая в очереди чемодан.
Я передал записку Каролю и, пока тот переписывал для шофера такси адрес по-польски, спросил у Николая Ильича, как он узнал о могиле отца, где и при каких обстоятельствах тот погиб.
— Погиб мой отец, освобождая Гданьск, точнее... — Он умолк, подождал, пока Кароль перепишет записку и сможет послушать. И, только получив бумажку обратно, продолжил: — Точнее, он скончался от тяжелого ранения в деревне Косово — должно быть, это тут недалеко... Госпиталь был в доме одного крестьянина. Во дворе этого дома отца и похоронили.
Николай Ильич говорил спокойно и медленно, будто вспоминал то, чему сам был свидетелем, знал хозяина двора, восстанавливал и ощупывал памятью собственное прошлое. Он говорил, передвигал на мокром асфальте свои вещи, кажется, не замечая, что дождь сменился хлопьями снега...
— Да, пожалуй, надо было сообщить полковнику о приезде, — проговорил он озабоченно, завидев подошедшее такси.
На этом наш разговор прервался.
Кароль передал шоферу записку с адресом и стал ему что-то объяснять. А я, помогая укладывать вещи на заднем сиденье, спросил у Николая Ильича, зачем ему понадобился велосипед.
— Когда покупал, — ответил тот, — думал, кому подарить. Вроде вещь хорошая...
Утром следующего дня мы с Каролем встретились за завтраком.
— Наверное, сейчас пан Антони с паном Николаем тоже завтракают, — заметил Кароль: у него из головы тоже не выходила вчерашняя встреча. — Хозяин, должно быть, офицер старой закалки... И живет в Старом Мясте, на улице, которую называют «королевской»: все короли останавливали свои экипажи у Золотых Ворот и шли до ратуши пешком...
Я слушал Кароля и представлял пана Антони высоким жилистым человеком с негнущейся спиной, неспособным выйти на завтрак без галстука и свежей рубашки, а уж о невыбритом с утра лице не могло быть и речи.
— Как ты думаешь, — спросил я,— при каких обстоятельствах могли встретиться на войне отец Николая Ильича и пан Антони?
— Думаю, оба были офицерами и оба освобождали Гданьск.
Приблизительно то же думал и я, потому что нам обоим хотелось так. Это сближало нас с Каролем,
— Хорошо было бы зайти к пану Антони и узнать об отце Николая Ильича, — едва я сказал это, как Кароль охладил меня:
— Без звонка?..
В Старе Място мы попали только к вечеру. На редкость безоблачный день угасал. Мы еще застали солнце, скрывающееся за островерхими, теснящимися друг к другу домами, над которыми торчали в небо башни и шпили. За домами угадывались лабиринты узеньких улочек, остальной части старого Гданьска. Но пока мы ужинали в задрапированном малиновым бархатом ресторанчике, наступила темнота. Небо покрылось тучами, опять заморосил въедливый мелкий дождь. Там, где недавно лежали тени домов, в скудных лучах уличных фонарей заблестела брусчатка. Запотели окна лавок в нижних этажах, разбухли лампочки над входами. Люди с наступлением темноты рассосались по домам, кафе, так что теперь редкие шаги одиноких прохожих на Длуги-Тарг отдавались гулко, как в храме. Потускнел общий разноголосый фасад в ряд выстроившихся домов, каждый шириной в два окошка. Дом от дома можно было отличить лишь по каменным трех-пятиступенчатым лестницам. Они спускались от двери прямо на брусчатку...
Читать дальше
