Пять, месяцев по вечерам я учила их читать и писать, а днем они учили меня крестьянскому труду. Про джинсы и маникюр я и думать забыла. Ходила, как и все крестьянки, в ситцевом выгоревшем платье, веревочных сандалиях. Научилась печь великолепные «тортильяс», топить очаг, обмолачивать кукурузу... Многому научилась. А главное — узнала, как живут крестьяне, о чем думают, о чем мечтают. Разве смогла бы я приобрести такой опыт, оставаясь в Манагуа? Никогда. И представляешь, мои бывшие ученики до сих пор пишут мне письма!..
Мальчишки Манагуа
Разбирая старые дневники, относящиеся к сентябрю 1981 года, к первым месяцам пребывания в Никарагуа, я нашел такую запись:
«Мальчишки... Не знаю, где они ночуют. Наверное, в развалинах, которыми изобилует центр старого Манагуа, разрушенный землетрясением 1972 года. Проезжая мимо этих руин по узким, заросшим бурьяном улицам после наступления сумерек, нет-нет да увидишь слабый огонек костра. Он выхватывает из темноты контуры маленьких человечков. А может быть, они спят в дощатых халупах Восточного рынке, раскинувшего на километры свои убогие навесы...
С первыми лучами еще не жаркого утреннего солнца ребятишки появляются на перекрестках, у ресторанов, кафе, дешевых забегаловок, носятся по улицам с ящиками для чистки обуви за спиной... Грязные, одетые в лохмотья... Дети, которых война и репрессии национальной гвардии оставили без родителей.
— Как тебе живется, приятель? — спрашиваю я чумазого паренька, который протирает тряпкой стекло моей машины, пока горит красный свет.
— Хорошо, только есть очень хочется, — бойко отвечает он и весело улыбается, сверкая черными глазенками. — Готово, сеньор! Пятьдесят сентаво...»
Вот такая запись. Тогда подобные сцены встречались, к сожалению, часто. И не только в Манагуа.
В 1983 году правительство Национального возрождения начало кампанию по борьбе с детской беспризорностью. В ней участвовали министерства внутренних дел, социального обеспечения и здравоохранения. Были организованы три центра, где дети, потерявшие родителей, могли жить, учиться, овладевать ремеслами и профессиями. Словом, детские дома.
В одном из них, «Ла Маскота», я и познакомился с Генри Санчесом. Если быть точным, первая встреча с ним произошла на Восточном рынке.
С Хосефиной Рамос, директором Национального центра по делам детей, мы проезжали по узкой, шумной, извилистой улочке рынка. В открытые окна машины лился запах жареной рыбы, долетали крики торговок, обрывки фраз. Вдруг Хосефина, с неожиданным для ее комплекции и степени доктора юриспруденции проворством, на ходу выскочила из машины и... нырнула под прилавок. Через мгновение, тяжело дыша, она тащила за шиворот чумазое и оборванное существо с копной вьющихся волос. Существо это упиралось, но Хосефине все же удалось втолкнуть его на заднее сиденье и захлопнуть дверцу. Человечек сердито сверкнул темными глазами, шмыгнул носом и произнес:
— Меня зовут Генри Санчес. Донью Хосефину я знаю. А ты кто такой?
Как выяснилось из рассказа Санчеса, из интерната он удирал уже пять раз. Непременно удерет и сейчас, только передохнет и подкормится. Почему? Есть одно очень важное дело. Но вот если бы ему удалось попасть в «Ла Маскота», там бы он остался. Почему? Говорят, там можно выучиться даже на механика, а моторы он любит.
— Ну что с ним прикажете делать? — воскликнула Хосефина Рамос. — Ведь опять удерет. Придется, видно, отправить его в «Ла Маскота». Все туда хотят, а мест в детском доме всего пятьсот...
Когда мы доставили Генри в «Ла Маскота», он дал обещание не пытаться бежать.
Позднее Хосефина дополнила рассказ мальчишки. Генри — круглый сирота. Мать умерла, когда он был еще совсем малышом, отец погиб при освобождении города Масайи. Но Генри не верит в его гибель, ищет отца по всей стране. Это и есть то самое «важное дело».
Генри Санчеса мне увидеть больше не пришлось, но знаю, что жизнь его устроилась и из «Ла Маскота» он не удрал,
Надо сказать, что за три с лишним года, проведенных мной в Никарагуа, судьба многих юных никарагуанцев менялась на глазах. Революция, преобразующая страну, неизбежно меняет и жизнь людей, образ их мыслей, само отношение к действительности...
Впервые я обратил внимание на Маурисио все в том же 1981 году. С утра и до вечера мальчишка вертелся на одном из оживленных перекрестков Манагуа. Очень скоро он подхватил наше словечко «привет» и, завидев мою машину, махал рукой и кричал на всю улицу: «Привет, русо!» Пока горел красный свет, мы успевали поболтать. А его команда — семь-восемь мальчишек перебегали от машины к машине и совали в окна кульки с мандаринами, газеты, жевательную резинку. Они зарабатывали на жизнь. Сам же Маурисио устраивался на крыльце углового кафе, неторопливо раскладывал на деревянном ящике коробочки с ваксой, щетки, бархотки: чистил обувь. Дело уважаемое, и потому именно он «заведовал» перекрестком. Мальчишки безусловно признавали его авторитет.
Читать дальше
