Адриан Гилл - Опыт путешествий

На третью ночь температура падает. По-вагнеровски завывает ветер. Мы поем песни, играем в детские игры, складывая бумажки. Анастасия постоянно что-то рисует. Том фотографирует. Мы рассказываем истории про путешественников. Пляшут отблески света, проходит время. Непогода кружит, как дикий зверь, ревущий, неуловимый, злобный и безжалостный. Мы сидим в нашей сырой норе. Нас никто не вызволит, никакой вертолет или снегоочиститель. Нет никакого запасного плана. Делать нечего. Но с этим ничего и не поделаешь. Холод и ветер сковали все. В нашей тюрьме спокойно, так как отсутствует необходимость двигаться дальше и принимать решения. Такое можно только пересидеть. Мир сузился до клочка в несколько метров. Это все, что у нас есть. В снежной пустыне этот клочок и есть все, что мы есть.

На следующую ночь снег атакует наши палатки. Он давит на нас, как бетон. Я лежу и наблюдаю, как он подползает к стенам. Ветер ревет, как скорый поезд, завернутый в целлофан. Он несется издалека, с ревом и потрескиванием, со скоростью 15–20 метров в секунду, палатка дрожит и хлопает полостями, как живое существо в смертельной агонии. Мы спим чутким сном.

Около трех часов ночи я слышу, как кто-то копошится снаружи. В отверстии появляется голова Эрдена. «Вылезай, — говорит он. — Немедленно вылезай. Бери с собой только то, что сможешь унести». В скором времени мы будем под снегом. Палатка норвежцев тоже исчезла. Мы забиваемся в столовую и спим там еще пару часов. На рассвете снег прекращается и застывает в виде жестких змееподобных архитектурных форм. Буря отбушевала, мы потеряли тринадцать снегоходов, одиннадцать саней и две палатки.

У нас три складных лопаты на всех. После нескольких дней, проведенных в полном бездействии, все хватаются за лопаты с радостным нетерпением, и нам удается все откопать из-под двухметровых сугробов. Странно наблюдать, как откапывают мою палатку. Вещи лежат, как в древней гробнице: подушка, книга, шапка, и я ожидаю увидеть в выкопанном из-под снега мешке собственное замерзшее тело.

Теперь нам нужно выбирать: покинуть лагерь и отправиться назад в Лонгиербиен, что займет 12 или даже 14 часов, либо провести еще одну ужасную ночь здесь и отправиться на побережье искать белого медведя. Все единодушно решают остаться.

На следующее утро выезжаем все вместе. И небо, и земля одинаково бледно-голубого полярного цвета. Горизонт отсутствует. В течение часа не оставляет ощущение, будто мы поднимаемся по облакам в небо, словно валькирии. Берег океана потрясает. Воздух становится прозрачным, занавес раздвигается, и перед нами открывается пейзаж в своем безбрежном и суровом величии. Огромные голубые искрящиеся ледяные торосы, гранитные глыбы, теснимые ледниками, далекие зубчатые гряды над морем, заключенные в скобки льда. Рядом с нами летают глупыши — эти альбатросы северных пустошей и вестники весны, осматривая замерзшие волны океана в надежде найти какую-нибудь завалящую живность. А рядом утес, кишащий черными кайрами, с яростной меткостью снующими над нашими головами.

Поистине эпический пейзаж, страна саги, благоговейного трепета и романтики. Ближе к вечеру шведский эксперт указывает куда-то поверх огромных заледеневших дюн, вздыбившегося гранита и замерзшей глади океана. Мы следуем взглядом за его пальцем, смотрим, прищурившись, вдаль и видим точку, одинокий восклицательный знак, движущийся медленно через льды. Это он — «исбьёрн» — белый медведь. Желтоватый, как старый зуб, на фоне окружающей белизны, на расстоянии чуть меньше трех сотен метров от нас.

Бинокль сокращает расстояние вчетверо. Это большой самец. Он вышел на охоту, бредет по замерзшей поверхности океана на своих гигантских лапах, низко склонив голову и вынюхивая подо льдом тюленей, прислушиваясь к ветру, к ритмичному хрусту снега под когтями, к своему дыханию и пробуя воздух на вкус. Белые медведи — самые большие одиночки на свете. Все живые существа, даже их собственные собратья, избегают самцов. Они не ищут компании или близости. Мэри Шелли отправила незаконнорожденное чудовище Франкенштейна [204] В Арктике разворачивается финал романа Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей» (1818), в котором ученый Виктор Франкенштейн борется со своим ужасным созданием. именно в эти далекие безбрежные просторы. Этот медведь — иносказательный символ конца света, хозяин тусклого, призрачного и печального безмолвия, вслушивающийся в одиночество.