Галина Щербакова - Отчаянная осень

В такси Оксана Михайловна разрыдалась. Ее как прорвало. Она тихо взвизгивала от слез, размазывая их, слизывая, но даже в ушах было мокро. Он остро чувствовала себя одинокой, старой, нелюбимой. Она поняла, что несчастлива, несчастлива не по какому-то примитивно житейскому счету, а до самой глубины. Каждая клетка в ней одинока и несчастлива. Перестать бы им, идиоткам клеткам, делиться, что ли? Перестать бы Оксане жить, потому что – зачем? Ну кому она нужна? Кому? Никто ее не спасал. Никто. Заперли и выпустили. Захотели – то, захотели – другое. Оксана Михайловна даже вскрикнула в слезах, на что молчавший до сих пор шофер не выдержал, спросил:

– Умер, что ли, кто? – И добавил: – Это бывает…

Ей хотелось ответить: «Я. Я умерла».

Потом она вдруг решила вернуться, найти мальчишку и спросить, за что он ее так ненавидит? Она вспомнила его лицо в коридоре: в нем не было ненависти.

Не было!

И тут начиналась неясность и путаница.

Оксана Михайловна, поняв, что клетки продолжают делиться несмотря ни на что, с присвистом вздохнула и стала создавать ясность. Она складывала прошедшую ситуацию из кубиков, как в детской игре: «А теперь ищем, кто у нас взял ключ?» «А кому удобнее всего было взять, как не цирку?»

Невиноватое лицо мальчика в коридоре – актерская маска. Он же сам сказал ей: «Выпускаю».

Оксана Михайловна восстанавливала себя, возрождая свою ненависть. Ничего, крепкий оказался стерженек.

Из такси вышла вполне пришедшая в себя женщина. Она твердо знала, что будет делать завтра, послезавтра и всегда. Было бы грубой ошибкой жалеть ее кому бы то ни было.

Ира смотрела в потолок. Мама села рядом и поцеловала ее в лоб.

– Ну? – сказала она. – Тебя так расстроил этот мальчик? Ты не переживай: вы сейчас в таком возрасте, что это почти неизбежно… Первая выпивка… Первый поцелуй… Первая любовь… Первая нелюбовь. – Мама засмеялась. – А тут все совпало? Да?

– Ничего ты не знаешь, – прошептала Ира. – Ничего!

– Совсем, совсем ничего? – засмеялась мама. – И он в тебя не влюблен? И он не из-за тебя напился?

– Я его ненавижу! – заплакала Ира.

– Пройдет! – радостно сказала мама.

– Нет! – закричала Ира. – Нет! – И, захлебываясь, торопясь, она стала рассказывать матери про сегодняшний день, про то, как бросала в нее Шурка книгами, как ее за это выгнали с уроков (так она сказала маме), и за ней пошел из солидарности этот, ну, из цирка…

– А! – сказала мама. – А!

– Что «а»? – кричала Ира. – Что? Я его тоже ненавижу!

– И это пройдет! – тихо сказала мама. – Знаешь, доченька, все-таки лучше иметь несчастливой первую любовь, чем последнюю… Сейчас ты с этим не согласишься, но хоть запомни, что я тебе сказала.

– Я тебе не сказала самого главного, – твердо сказала Ира. – Только не падай в обморок.

Мама в обморок не упала. Она принесла Ире горячего чаю и полтаблетки седуксена. Она укрыла ее теплым одеялом.

– Не говори папе, – прошептала Ира, успокоенная и счастливая оттого, что мама держит ее голову, как в детстве, когда у Иры была температура и мама поила Иру липовым чаем. Оттого, что сказанное оказалось отрезанным. От ощущения полной защиты…

– Ничего не будет? – пробормотала она, уже засыпая.

– Ничего, – сказала мама. – Спи. Я с тобой. Я всегда с тобой. И ничего не бойся.

Потом мама ушла на кухню и закурила после семнадцатилетнего перерыва. Она бросила курить, когда забеременела Ирочкой. Игорю она ничего не расскажет… Не поймет... И испугается… А мальчишка? Не болтлив ли он? Не начнет ли завтра бахвалиться? Вряд ли… Да ему и не поверят… Ирочка вне подозрений. Ни одной с ней проблемы до сегодняшнего дня не было… Ни одной…

– Ты куришь? – вскричал Игорь Николаевич, входя в кухню.

– Нет, – ответила мама. – Я выдуваю мыльные пузыри… Ну, закурила… Ну, и что? Имею право…

– У нас девочки, – почему-то с важностью сказал Игорь Николаевич.

– Большая новость, – невесело засмеялась мама.

Это Оксана! Я поняла… Я вычислила по ее торжественному выражению лица. Она так нежно сказала:

– Посмотрите, цирк уезжает!

И я поняла: она сделала в десятом какую-то гадость. Я стала приставать к учителям, но те ничего не знают, кроме того, что в десятом «ненормальное возбуждение». Я спросила Оксану прямо:

– Что случилось?

Она вознесла к потолку брови и тем же нежным голосом ответила:

– В десятом? Одинцова проявила сущность… Не знаю, почему мы все так радовались, что она вернулась в школу. (Радовалась А. С.) Она ведь хулиганка…