Константин Душенко - Мастера афоризма. Мудрость и остроумие от Возрождения до наших дней

Миру быстро наскучивают люди, которым наскучил мир.

Множество книг в библиотеке бывает часто толпой свидетелей невежества ее владельца.

Подвергаться смерти для того, чтобы жить в истории, – значит заплатить жизнью за каплю чернил.

Самый верный признак неисполнения обещания – это та легкость, с которой его дают.

Бог, который нас создал без нас, не может спасти нас без нас.

Великие люди не висят в воздухе, не оторваны от всего человечества – нет, они больше нас лишь потому, что на голову выше, но их ноги на том же уровне, что и наши, они попирают ту же землю.

Во мне, а не в писаниях Монтеня содержится то, что я в них вычитываю.

Время потому исцеляет скорби и обиды, что человек меняется: он уже не тот, кем был. И обидчик и обиженный стали другими людьми.

Всякий раз мы смотрим на вещи не только с другой стороны, но и другими глазами – поэтому и считаем, что они переменились.

Два похожих лица, ничуть не смешных по отдельности, смешат своим сходством, когда они рядом.

Доводы, до которых человек додумывается сам, обычно убеждают его больше, нежели те, которые пришли в голову другим.

Допустимо ли искоренять злодейство, убивая злодеев? Но ведь это значит умножать их число!

Жизнь – это воспоминание об одном мимолетном дне, проведенном в гостях.

«За что ты меня убиваешь?» – «Как за что? Друг, да ведь ты живешь на том берегу реки! Живи ты на этом, я и впрямь совершил бы неправое дело, злодейство, если бы тебя убил. Но ты живешь по ту сторону, значит, мое дело правое, и я совершил подвиг!»

Иначе расставленные слова обретают другой смысл, иначе расставленные мысли производят другое впечатление.

Истина и справедливость – точки столь малые, что, метя в них нашими грубыми инструментами, мы почти всегда даем промах, а если и попадаем в точку, то размазываем ее и при этом прикасаемся ко всему, чем она окружена, – к неправде куда чаще, чем к правде.

Когда бы каждому стало известно все, что о нем говорят ближние, – я убежден, что на свете не осталось бы и четырех искренних друзей. Подтверждением тому – ссоры, вызванные случайно оброненным, неосторожным словом.

Лучшее в добрых делах – это желание их утаить.

Лучшие книги те, о которых читатели думают, что они могли бы написать их.

Любое исходное положение правильно – и у пирроников, и у скептиков, и у атеистов, и т. д. Но выводы у всех ошибочны, потому что противоположное исходное положение тоже правильно.

Любознательность – та же суетность. Чаще всего люди стремятся приобрести знания, чтобы потом ими похваляться.

Люди делятся на праведников, которые считают себя грешниками, и грешников, которые считают себя праведниками.

Люди не могут дать силу праву и дали силе право.

Люди почти всегда склонны верить не тому, что доказуемо, а тому, что им больше по вкусу.

Мы любим не человека, а его свойства. Не будем же издеваться над теми, кто требует, чтобы его уважали за чины и должности, ибо мы всегда любим человека за свойства, полученные им в недолгое владение.

Мы никогда не живем, а лишь располагаем жить.

Мы ничего не поймем, если будем читать слишком быстро или слишком медленно.

На мой взгляд, Цезарь был слишком стар для такой забавы, как завоевание мира. Она к лицу Августу или Александру: эти были молоды, а молодых людей трудно обуздать; но Цезарь, казалось бы, должен был проявить большую зрелость ума.

Нас утешает любой пустяк, потому что любой пустяк приводит нас в уныние.

Нехорошо быть слишком свободным. Нехорошо ни в чем не знать нужды.

Ничто так не согласно с разумом, как его недоверие к себе.

Нос Клеопатры: будь он чуть покороче – облик земли стал бы иным.

Обычаю надо следовать потому, что он обычай, а вовсе не из-за его разумности. Меж тем народ соблюдает обычай, твердо веря, что он справедлив.

Он уже не любит эту женщину, любимую десять лет назад. Еще бы! И она не та, и он не тот. Он был молод, она тоже; теперь она совсем другая. Ту, прежнюю, он, быть может, все еще любил бы.