Виктор Ардов - Этюды к портретам

Но пора обратиться к тому, как играл роль лакея Чехов. Прежде всего надо сказать, что на сей раз великий актер полностью подчинился общему строю фильма. Я. А. Протазанов был мастером «деловой» кинематографии. Говорю так отнюдь не в осуждение или умаление творчества Якова Александровича: он был одним из пионеров кинодела в России. И разумный реализм этого режиссера оказался значительным шагом по сравнению с условностью и нелепостями картин начала века и десятых годов.

Задача Протазанова была ясной: надо показать дореволюционную Москву возможно ближе к действительности.

Персонажи, относившиеся к сверженным эксплуататорским классам, часто подавались в фильмах и спектаклях двадцатых годов в резко сатирическом ключе. Это неизбежно и справедливо. Но к заслугам Протазанова должно отнести, что в его картине не было карикатур и символических фигур, олицетворявших прошлое. Действовали на экране живые люди. В таком ключе решался и сам «человек из ресторана». Чехов играл очень близко к натуре. Говорю о сем, ибо для этого замечательного артиста свойственно было брать на себя почти во всех ролях дополнительную нагрузку гиперболизации образа. Из перечисленных в нашем очерке ролей, пожалуй, один только Фрезер в «Потопе» был личностью вполне реальной. А Мальволио, Калеб, Хлестаков, Гамлет требовали своеобразных стилистических решений.

Дореволюционный лакей из ресторана не раз появлялся в литературных произведениях. Вспомним хотя бы инвалида Чикильдеева из повести А. П. Чехова «Мужики». Эта вещь — один из шедевров великого писателя. Но критик Н. К. Михайловский остался недоволен именно описанием деятельности бывшего лакея. В большой статье Михайловский выговаривал автору за то, что Антон Павлович-де в радужных тонах описал воспоминания Чикильдеева об его службе в московских ресторанах. Михайловский с добросовестностью народника приводит цифры и документы (в том числе воспоминания каких-то старых официантов) о безмерной тяжести труда. Конечно, прав А. П. Чехов, а не Михайловский: прозябая в нищенских условиях деревни, старик лакей, естественно, вспоминает свою молодость в розовом свете… Но тем не менее воистину не так-то просто было угождать «гостям». И Чехов-племянник отлично показал в фильме эту сторону быта официантов.

Михаил Александрович играл смирного и немолодого русского человека, наверное, в первом поколении вышедшего из деревни (лакеи и приказчики вербовались для Москвы из жителей Ярославской губернии, тогда как точильщики были костромичи, а каменотесы — смоляне и т. д.). Он и по характеру безответен — этот услужающий, «шестерка», как звали лакеев на московском арго. Да и в обязанности лакеев вменено быть покорным любому капризу господ, посещающих ресторацию. Вот и бегает по длинным коридорам от кухни и буфетной до «зала», приносит яства и бутылки, уносит груду использованной посуды хилый человек во фраке на кривых ногах. Скорей, скорей! Не забудь всех подробностей заказа, не спутай, да еще следи, чтобы гости не ушли, не заплатив. А то тебе самому придется вносить хозяину за выпитое и съеденное… И не спорь, не спорь с «гостями», если не хочешь вылететь с работы!

Но есть у лакея семья. И красавица дочка. И посильно обставленная квартирка, которою он гордится: ведь сам-то старик в детстве обитал в избе. Вообще Чехов отлично передавал эту сторону в личности своего героя. Простонародная основа бывшего крестьянина явственно дополнялась приметами стареющего горожанина. Пожилой лакей пользовался пенсне, он умел носить фрак — этот мундир официанта, читал газеты. Да и слабое здоровье сказывалось в быстрых, но не слишком уверенных движениях. Возраст брал свое…

Как всегда у Чехова, достоверность всей фигуры была полной. Не могло быть сомнений, что на экране именно тот человек, которого хотел для нас изобразить артист. Трудная судьба «человека из ресторана» легко читалась в немом фильме. Старый лакей привлекал симпатии зрителей и безответственностью своей, и подчиненностью любому «гостю», и зримой добротою, и отцовской любовью к молодой красавице… Выбор режиссера оправдал себя полностью: именно Чехову под силу оказалось привлечь сочувствие публики и максимально убедительно изобразить трогательно маленького человечка…

А когда начинался кинематографически динамичный финал фильма, когда зрителям предлагалось переживать за судьбу девушки, подвергшейся нападению, Чехов, не утратив ни одной черты из сложного и правдоподобного своего образа, обнаруживал строй помыслов и чувств, вполне соответствующий обстановке. Более того, быстрые реакции старика, его глубокая тревога, нетерпение и открытие попытки ускорить ход событий оказались не менее трогательными и убедительными, чем сентиментальная статика в первой части фильма… Нельзя было без волнения смотреть на пожилого лакея, который, отбросив все условности своей профессии, стремился на выручку к любимой дочери…