Виктор Ардов - Этюды к портретам

Москвин был смешон и в те минуты, когда разговаривал с предметом своей любви, когда смотрел на Дуню, когда ревновал ее к наглому лакею Яше (тоже удивительно живая и впервые на русской сцене столь ясно, хотя и сложно, выведенная фигура; опять-таки полуинтеллигент, твердо убежденный в своем превосходстве над «мужичьем»)… Как же достигал Иван Михайлович этого совмещения комического элемента и грустных переживаний своего персонажа?

Основа в таких случаях одна и та же: искренность во всех «предлагаемых» обстоятельствах. Существует и обратная трактовка комических ролей. У того же Чехова нельзя исполнять без иронии обоих партнеров водевиля «Медведь»: если пытаться уговорить зрителей, что всерьез существовали сей отставной офицер и сия безутешная вдовушка, ничего не получится. Публика отвернется от этого чудесного сюжета. А в «Вишневом саду» крупинки сомнения в истинности всего происходящего достаточно, чтобы охладить внимание и симпатии зрительного зала. И наиболее опасным в этом смысле является положение Епиходова.

Позволю себе аналогию: в «Анне Карениной» героиня сошлась с подполковником Вронским, и это всеми воспринимается как абсолютная истина. А ну-ка автор написал бы, что Анна Каренина вышла замуж за полковника Скалозуба?.. Этого себе вообразить нельзя. Вот так и тут: для того чтобы зрители поверили в «сосуществование» в одном и том же имении Епиходова и Раневской, требуется от обоих исполнителей подлинная человеческая глубина. Причем Епиходов обязан быть трагичным не в ущерб, а в развитие всех смешных сторон неудачливого приказчика. Москвин давал эту двуплановость безукоризненно. Пожалуй, из всех действующих лиц он был самый печальный. И огорчения, доставляемые ему Дуняшей, и мелкие уколы от мелких же, но столь частых «несчастий», и, наконец, его забавное миропонимание «интеллигентной, непонятой окружающими и одаренной личности» требовали этой интонации постоянной грусти. А она-то и была смешнее всего. Представляете се^ бе — байронизм субъекта, у которого каждая деталь костюма отдает не то чтобы ярким, а прямо уж звонким безвкусием, у которого каждый жест в отдельности и все повадки в целом комичны в своей уверенности: я-де личность выдающаяся…

Думаю, уместно будет привести слова замечательного русского хирурга С. И. Спасокукоцкого: «Врач понимает, сколь мало ему известно о болезнях и о человеческом организме, а фельдшер думает, что знает всю науку». Неправда ли, это перекликается с точкою зрения А. П. Чехова на полуинтеллигентов прошлого?

И вот в апогее комической роли И. М. Москвин вызвал волнение зрителей не меньше, чем беды, свалившиеся на Раневскую, Аню или Гаева… Удивительна эта способность большого актера заражать своими переживаниями тысячу людей, которые только что смеялись над поступками и словами того же самого персонажа пьесы! И конечно, в основе такой реакции зала лежали драгоценные свойства актера Москвина: его глубокий и легкий темперамент; его виртуозное владение всем актерским аппаратом; его чувство стиля, которое позволяло ему не нарушать сложную и мягкую тональность спектакля при исполнении отнюдь не мягкой, а буффонной почти роли…

А сейчас мне хочется говорить о Москвине — Хлынове. Роль взбалмошного богача самодура в пьесе А. Н. Островского «Горячее сердце», на мой взгляд, принадлежит к лучшим созданиям артиста. Вообще надо заметить, что этот спектакль вышел на редкость удачным. Не случайно и по сей день на сцене МХАТа активно повторяется эта постановка Станиславского.

Однако из наиболее сильных произведений великого московского драматурга «Горячее сердце» органически построено так, что в нем линии комически характерные сильнее, интереснее любовных интриг. Трудная любовь Параши и Василия не слишком увлекает публику, внимание которой отвлечено на галерею воистину уморительных персонажей зрелого и пожилого возраста. Интриги во дворе купца Курослепова; кутежи миллионера Хлынова; поведение хитрого городничего Градобоева, умело лавирующего среди почетных граждан и домовладельцев; наконец, веселое переодевание уважаемых лиц в шайку разбойников в лесу — все это куда занятнее грустных свиданий курослеповской дочки и ее «смирного», как говорили в старину, возлюбленного.

И Станиславский усилил крен в сторону жанровой линии пьесы. Разумеется, это было сделано с присущим великому режиссеру тактом: ни малейшего умаления эпизодам, отведенным для молодой пары, не было. Но любовные сцены, естественно, оказались бледными рядом с комическими эпизодами характерных персонажей. А играли их Москвин, Грибунин, Тарханов, Ф. Шевченко (супругу Курослепова), Добронравов, Хмелев.