Виктор Ардов - Этюды к портретам

Тут и скороговорка, и шепот вместо знакомых слов, и солидный повтор (дескать, мы с вами знаем, о чем пойдет сейчас речь)… А заключающая скороговорка самой длинной последней строчки читается артистом виртуозно. Я знаю много исполнителей скороговорок на эстраде и в театре, скороговорок музыкальных и чисто речевых. Но такой скорой скороговорки (извините за тавтологию) я ни у кого не слышал. И главное — ни один звук не пропадает для аудитории. Каждое словечко воспринимается слушателями так, словно эти фразы сказаны на ухо всякому сидящему в зале. И от такой техничности вся вещь обращается в новое, уже не чисто техническое, а очень эмоциональное произведение. Есть что-то невыразимо детское в этом детском стихотворении, когда его читает Ильинский.

Мне кажется, что Ильинский, применяя самые рискованные и динамические приемы в художественном чтении, все-таки остается на почве этого чтения, а не уходит в драму.

Ильинский читает рассказ Чехова «Пересолил».

Сразу же, в начале рассказа, он показывает нам, как трясется на телеге по лесной дороге герой рассказа — трусливый землемер. Показывает в действии — то есть сидя на стуле, колотится спиною об его спинку, как бы понуждаемый к тому неровностями почвы. Как будто это чистый театр: мизансцена, более того — трюк, вызывающий смех публики (так надо называть подобную деталь с точки зрения обычных мерок). Но вот я, зная актера Ильинского, подумал: «А как сыграл бы роль землемера наш артист, до- ведись ему участвовать в самделишной инсценировке этого рассказа?» И сразу мне делается ясно, что «плуг» Ильинского при исполнении на эстраде берет именно тот слой почвы, который и надо брать. Чуть-чуть глубже — и перед нами спектакль «еп Ггас». Чуть-чуть выше пойдет артистический «плуг» — и перед нами возникнет безвкусный водевиль вместо рассказа, хотя и шуточного почти, но принадлежащего перу человека, который и в молодости, в пору бездумного писания легковесных вещиц, стихийно, подсознательно воспроизводил явления жизни с точностью великого таланта.

Ильинский безукоризненно находит меру легкомыслия и глубины в рассказе Чехова. Конечно, после Григоровича и вообще после того, как Чехов давно уже стал одним из корифеев литературы, не так уж трудно прочитывать (извините за корявое словцо) его произведения и с уважением и с проникновенностью, на что сей автор имеет всеми признанное право. Это так. Но в практике театра и литературной эстрады довольно часто на скромное и мудрое лицоАн- тона Павловича попадают брызги пошлости, безвкусия и легкомыслия, так сказать, общеводевильного плана.

Разумеется, Ильинский далек от подобных грехов. И это негативное достоинство еще не приносит ему лавров. Лавры полагаются нашему артисту за то, что, на мой взгляд, Игорь Владимирович с обычной для себя честностью, чистотой и принципиальностью прочитал всем известные и тем не менее всегда желанные для читателя-зрителя-слушателя ранние новеллы Чехова. И вот вам еще одно из обычнейших чудес подлинного искусства, которое тоже не перестает нас радовать, хотя мы все и давно о нем знаем: оказывается, чистота и принципиальность в прочтении Чехова вовсе не требуют от исполнителя пуританства — ни пластического, ни звукового… словом, никакого.

Когда я слушаю Ильинского, рассказывающего своей аудитории милые чеховские новеллы, меня поражает конгениальность этого исполнения. Ведь в Чехове в самом, наверное, одною из главных черт была его ненависть к пошлости, которую он распознавал под любою личиной. Впоследствии писатель противопоставлял обыденщине своеобразную поэтичность своего восприятия и отображения жизни. А в молодости в его распоряжении был только смех. И вот этот чеховский смех Ильинский бросает в зал полными пригоршнями. Ах, как смешон герой рассказа «Пересолил»!.. Артист не пропускает ни малейшей возможности заставить нас посмеяться над трусом. В рассказе написано, что, долго призывая вернуться своего сбежавшего возницу, землемер охрип. Надо самому услышать, насколько смешно и похоже изображает Ильинский осипший голос раскаявшегося землемера!..

Вы скажете: тут нечему особенно радоваться, и особенной находки мы не видим в том, что артист выполнил прямое указание автора. А я считаю, что такая точная и забавная деталь, как хрипота, необычайно характерна для раннего Чехова. Без нее рассказ был бы, как мы говорим теперь, работая над литературным материалом, — «недожат». И то, что Ильинский со своей стороны «дожал» эту подробность, радует меня чрезвычайно…