Игорь Мусский - 100 великих зарубежных фильмов

Вместе с толпой зевак в ярмарочный балаган доктора Калигари приходят друзья Фрэнсис (Фридрих Фехер) и Алан (Ганс-Генрих фон Твардовски) — студенты, влюблённые в дочь лекаря Джейн (Лиль Даговер). Они наблюдают, как Чезаре, погружённый в глубокий гипнотический сон, медленно выходит из вертикально стоящего ящика, похожего на шкаф. Калигари сообщает заворожённой публике, что сомнамбула умеет предсказывать будущее.

Алан спрашивает у Чезаре, долго ли ему жить. Сомнамбула отвечает: «До рассвета». Наутро Алана находят заколотым точно таким же образом, как и чиновник из муниципалитета. Фрэнсис подозревает в этих преступлениях Калигари.

Ночью Чезаре пробирается в спальню Джейн, чтобы заколоть её кинжалом. Поражённый красотой девушки, он не может совершить убийство. Сомнанбула подхватывает потерявшую сознание Джейн на руки и, пытаясь скрыться, крадётся по перекосам крыш. За ним устремляется погоня. Похитителя настигают в лесу. Чезаре умирает от нервного потрясения.

Фрэнсис в сопровождении полицейских идёт к доктору Калигари. В ящике они находят куклу, двойника сомнамбулы. Доктор прячется за стенами дома для душевнобольных.

Фрэнсис приходит в лечебницу и обнаруживает, что её директор и Калигари — одно и то же лицо. Выясняется, что знаменитый психиатр проводил опыты итальянца Калигари, дававшего гипнотические приказы своему медиуму. Эксперименты проводились на одном из пациентов лечебницы.

Узнав, что Чезаре мёртв, директор впадает в бешенство, санитары надевают на него смирительную рубашку.

Такая зловещая история в духе Гофмана была революционной для кинематографа, но расшифровывалась просто. Калигари, посылавший своего медиума убивать людей, — это немецкий император Вильгельм, точнее, его система. Чезаре, по мысли сценаристов, олицетворяет собой немецкого солдата, безвольную жертву системы. Яновиц и Майер хотели заклеймить произвол государственных властей. Чезаре совершал кошмарные убийства, подобно тому, как люди на фронтах мировой войны убивали друг друга, бессмысленно, не по своей воле…

Однако Вине изменил сценарий в соответствии с предложением, сделанным Поммеру Фрицем Лангом. «В тот момент требовалось снять „Калигари“, скажем, в экспрессионистском стиле, — вспоминал Ланг. — Это намерение было с самого начала. Думаю, что единственное, что я внёс в фильм, были слова: „Дети мои, вы не сможете так сделать картину. Это уже слишком. Экспрессионизм, каким вы его себе представляете, невозможен. Он напугает публику“. Вот тогда-то я и предложил усложнить действие. Предложение было принято — начало и финал происходили в доме для душевнобольных. В финале, когда на Калигари должны надеть смирительную рубашку, вам объясняют, что эту сказку выдумал Фрэнсис, отождествляя Калигари с директором психиатрической больницы, где происходит как пролог, так и эпилог».

На первый взгляд изменения были несущественными, в действительности же они перечёркивали идейную концепцию сценаристов.

«Кабинет доктора Калигари» теперь начинался с разговора двух мужчин в парке. Тот, что постарше, шепчет: «Привидения… они повсюду вокруг нас. Они изгнали меня из моего дома, оторвали от семьи, отняли у меня жену и ребёнка». Мимо них, словно призрак, проходит девушка. Фрэнсис, тот, что помоложе, указывает на неё как на свою невесту, добавляя: «То, что было с нею пережито, ещё более странно, чем случившееся с вами». И тогда на экране разворачивается рассказ Фрэнсиса.

В финале появляется доктор Калигари со своими ассистентами. Он осматривает пациентов психиатрической лечебницы. Среди больных — многие герои рассказа Фрэнсиса, в том числе Чезаре и Джейн. Следовательно, вся история — полуисповедь, полубред одного из пациентов больницы для душевнобольных.

Фильм оставался страшным, но перестал быть бунтарским. И когда «Калигари» появился на экранах берлинских кинотеатров, газета «Форвертс», орган социал-демократической партии, выразила удовлетворение той оценкой, которая дана «самоотверженной и достойной работе психиатров».

Декорации к «Калигари» выполнили художники-экспрессионисты: Герман Варм, Вальтер Рериг и Вальтер Рейман.

Герман Варм рассказывал: «Стиль, в котором впервые был написан сценарий, оказался столь неожиданным для меня, столь увлекательным, что мне пришлось признать необходимость найти для подобного литературного стиля столь же необычную форму декораций. Только экспрессионистские декорации могли служить средой в этом метафизическом произведении и сделать понятными его странные происшествия».