Бхагван Раджниш - Дао. Три сокровища. Беседы о «Дао Де Цзин» т. 1

Заратустра тоже смеется, но у него другой смех, в нем нет грусти. Лао-цзы печален, как Иисус, и не печален, как Иисус; Лао-цзы смеется, как Заратустра, и не смеется, как Заратустра. В его печали есть смех и в его смехе есть печаль. Он точка, где встречаются противоположности. Он есть симфония, сама гармония.

Запомните, я не обсуждаю его. Между ним и мной нет различия. Он разговаривает с вами через меня — другое дело, другое имя, другая интонация, но тот же дух.

Сейчас, давайте возьмем изречение:

«Дао, о котором можно сказать — не настоящее Дао»

Сначала позвольте мне рассказать, как были написаны эти изречения, потому что это поможет вам понять их. Лао-цзы жил девяносто лет, фактически, кроме этого, он ничего больше не делал. Жил он полностью. Много раз его ученики просили его писать, но он всегда говорил:

«Дао, которое может быть выражено словами, не есть абсолютное Дао, истина, которая может быть выражена словами, сразу же перестает быть истиной»

Поэтому ему не хотелось ничего писать и говорить. Тогда что же делали с ним его ученики? Они просто были с ним. Они жили с ним, общались с ним, они прямо-таки пропитывались его существом. Будучи рядом с ним, они пытались быть для него открытыми, будучи рядом с ним, они пытались ни о чем не думать, находясь рядом с ним, они становились все более молчаливыми. В этом безмолвии он мог достичь их, он мог прийти к ним и постучать в их двери.

Девяносто лет он отказывался что-либо говорить или писать. Это было его основной позицией: истина не может быть сказана и истине нельзя научить. Как только вы говорите что-то об истине, это больше не истина: само высказывание искажает ее. Вы не можете научить истине. В лучшем случае вы можете указать на нее, но это указание должно быть всем вашим существом, всей вашей жизнью: оно не может быть выражено словами. Он был против слов, против языка.

Говорят, что каждый день он выходил на утреннюю прогулку, и часто за ним шел его сосед. Отлично зная, что разговаривать он не расположен, сосед всегда молчал. Даже «здравствуй» не позволялось говорить, даже о погоде не позволялось говорить. Сказать «Какое прекрасное утро!» было бы слишком долгой болтовней. Лао-цзы шел далеко, на целые мили удалялся он от дома, а сосед шел за ним.

Так продолжалось годами, но однажды случилось так, что у соседа был гость, который тоже захотел пройтись, так что сосед захватил и его. Он не знал Лао-цзы и его привычек. Он начал чувствовать удушье, потому что его хозяин молчал. Лао-цзы молчал, и он не мог понять, почему они такие молчаливые, и тишина начала давить на него.

Если вы не знаете, как быть молчаливым, молчание становится тяжелым. Не то чтобы, говоря о вещах, вы общаетесь, нет. Говоря о чем-нибудь, вы отводите душу. Действительно, посредством слов общение невозможно, возможно как раз противоположное, можно избежать общения. Вы можете говорить и можете создать экран слов вокруг себя, так что ваше настоящее состояние не смогут узнать другие. Вы одеваетесь словами.

Этот человек начал чувствовать себя обнаженным и задыхался, он чувствовал себя неловко и в замешательстве. Поэтому он просто сказал, когда поднималось солнце: «Какое красивое солнце!» или «Какое красивое утро!» Это все, что было сказано за двух или трехчасовую прогулку. Но Лао-цзы сказал: «Больше не бери с собой этого болтуна. Он слишком много говорит, и говорит бесполезно, потому что у меня тоже есть глаза, я вижу, что солнце всходит и что оно красиво. Какая нужда говорить об этом?»

Лао-цзы жил в молчании. Он всегда избегал говорить об истине, которой он достиг, и он всегда отбрасывал мысль о том, что он должен записать ее для грядущих поколений.

В девяносто лет он ушел от своих учеников. Он распрощался с ними и сказал: «Сейчас я иду в горы, в Гималаи. Я иду туда, чтобы приготовиться к смерти. Хорошо жить с людьми, хорошо быть в мире, пока ты живешь, но, когда приближаешься к смерти, хорошо перейти к абсолютному одиночеству, так, чтобы ты двигался к первоначальному источнику в своей полной чистоте и одиночестве, не загрязненными этим миром».

Ученики очень опечалились, но что они могли сделать? Они шли за ним несколько сот миль, но постепенно Лао-цзы уговорил их вернуться. И когда он один переходил границу, пограничник арестовал его. Пограничник тоже был его учеником. Он сказал: «Пока ты не напишешь книгу, я не выпущу тебя за границу. Это ты должен сделать для человечества. Напиши книгу. Это долг, который ты должен заплатить, иначе я тебя не выпущу». Итак, три дня Лао-цзы был арестован своим собственным учеником.