Джошуа Фоер - Эйнштейн гуляет по Луне. Наука и искусство запоминания

«Есть разница между тем, чтобы обучить ребенка умножению, и тем, чтобы дать ему калькулятор, – говорит Мэттьюс по поводу навыков запоминания, которым он обучает. Неудивительно, что все члены Талантливой десятки успешно сдавали регентские экзамены все последние четыре года и 85 % из них набрали 90 или больше баллов. Мэттьюс получил две городских награды «Учитель года».

Студенты из Талантливой десятки должны носить рубашки и галстуки и по случаю, на общих собраниях училища, белые перчатки. Их аудитория завешана постерами с изображениями Маркуса Гарвея [64]и Малкольма Икса [65]. При выпуске они получают кусок ткани, украшенный национальным узором народов Ганы и Кот-д'Ивуара и надписью «Талантливая десятка», вышитой золотыми буквами. В начале каждого урока Талантливая десятка встает рядом со своими столами, расставленными в два ряда напротив друг друга, и в унисон провозглашает по памяти трехминутный манифест, начинающийся со слов: «Мы лучшее, что может предложить наше сообщество. Мы никогда не получим менее 95 % на любом экзамене по истории. Мы авангард нашего народа. Либо идите с нами к вершинам славы, либо останьтесь в стороне. Потому как, достигнув вершины, мы наклонимся и поднимем вас к себе».

Все 43 подростка в классе Мэттьюса – почетные студенты [66], которым пришлось покорить высокую планку только для того, чтобы стать кандидатом в Талантливую десятку. Мэттьюс очень требовательный учитель. «У нас совершенно нет выходных», – пожаловался мне один из студентов, в то время как Мэттьюс стоял достаточно близко, чтобы услышать. «Работай сейчас, чтобы потом отдыхать, – осадил он ученика. – Неси свои книги сам, чтобы потом кто-нибудь другой понес их за тебя».

Успех студентов Мэттьюса поднимает множество вопросов о целях обучения, которые стары, как и само образование, и никогда не теряют актуальности. Что означает быть умным и чему в действительности должны учить в школах? Поскольку роль памяти в традиционном смысле неуклонно уменьшается, какое место ей следует занимать в современной методике обучения? Зачем забивать головы детей фактами, если следует готовить их к миру внешней информации?

Из всего, чему меня учили в начальной и средней школе, как в частной, так и в муниципальной, я помню наизусть лишь три текста, которые нас заставляли выучить слово в слово: Геттисбергское послание [67]в третьем классе, речь Мартина Лютера Кинга «У меня есть мечта» в четвертом классе и монолог Макбета «Завтра, завтра, завтра» в десятом. Вот и все. Единственное, что еще более, чем запоминание, несовместимо с современным образованием, это телесные наказания.

Процесс постепенного исчезновения запоминания в классе уходит своими философскими корнями в работу Жан-Жака Руссо «Эмиль, или О воспитании», в которой швейцарский философ изображал выдуманного ребенка, получившего «естественное воспитание», то есть обучавшегося только на собственном опыте. Руссо не выносил запоминания, равно как и все иные суровые требования организованного обучения. «Чтение – великая чума детства», – писал он. Традиционная учебная программа – это немногим больше чем бессмысленные «геральдика, география, хронология и языки», говорил он.

Идеология обучения, против которой восставал Руссо, действительно способствовала отупению учеников и нуждалась в пересмотре. Более чем через 100 лет после публикации «Эмиля» известный обличитель социальных язв доктор Джозеф Мейер Райс [68]проехал по муниципальным школам в 36 городах и пришел в ужас от того, что обнаружил. Говоря о нью-йоркских школах, он отметил, что это «самый бесчеловечный институт из всех, что мне только доводилось видеть, где с детьми обращаются как с существами, у которых есть память и способность говорить, но нет индивидуальности, нет чувств, нет души» {86}. В конце XX в. механическое запоминание все еще было наиболее предпочтительным способом усвоения детьми информации, особенно по истории и географии. Ученики должны были запоминать стихи, великие речи, исторические даты, расписания, латинский словарь, столицы штатов, последовательность американских президентов и многое другое.

В зубрежке видели не только средство передачи информации от учителя к ученику – считалось, что она помогает формировать детский мозг и позитивно скажется на дальнейшей жизни ученика. То, что запоминается, также имело значение, но важен был и сам факт тренировки памяти. Точно таким же было отношение к латыни, которую до конца XX в. изучала почти половина американских старшеклассников. Педагоги были убеждены, что изучение мертвого языка с его бесчисленными грамматическими тонкостями и сложными спряжениями полезно для тренировки логического мышления и способствует «дисциплине ума» {87}. Скука считалась достоинством. Учителя нашли поддержку в популярной научной теории, известной как «психология способностей». Согласно этой теории мышление состоит из нескольких специфических ментальных способностей, которые могут быть натренированы, как мускулы, с помощью интенсивных упражнений.