Мэтью Сайед - От лучшего к величайшему [Как работают принципы успеха в спорте для достижения жизненных целей]

Фрейзер был гордый и очень порядочный человек и всегда был готов давать интервью. Он был одним из величайших боксеров-тяжеловесов, выигравшим олимпийское золото в 1964 году и, победив Джимми Эллиса в 1970 году, завоевавшим оба мировых титула – по версии WBC и WBA. Но его всегда будут помнить по его соперничеству с Али, по боли, которую они разделяли на ринге, и по мукам, которые они, каждый по-своему, перенесли и вне ринга.

Со своей стороны, Али извинился. «Я сожалею, если Джо так настроен против меня. Я сожалею, если причинил ему боль, – сказал как-то Али. – Я не сделал бы того, что сделал, без него; и он не достиг бы того, чего достиг, без меня. И если Бог когда-либо призовет меня на священную войну, я хочу, чтобы Джо Фрейзер бился рядом со мной».

Но самая глубокая трагедия состоит в том, что два человека, которые разделили величие в спорте и самом долгом соперничестве, так до конца никогда и не примирились друг с другом.

23 июня 2006 года

«Я всегда оставлял частичку своей крови на корте. Был ли то первый раунд в Сан-Хосе или финал на Уимблдоне, я отдавал игре всего себя. К каждому матчу я подходил с мыслью: “Давай играть. Мне не важно, что ты более талантливый, у тебя сильнее удары и т. д. Давай выясним наши отношения на корте. Один на один”. Господи, и это было прекрасно».

В пылком характере одного из величайших гладиаторов спорта есть очень яркая черта: Джимми Коннорс не может жить без состязательности тенниса.

Двукратный победитель Уимблдона, обладающий хрипловатым высоким голосом, как если бы обладатель баритона пытался имитировать контральто, сразу же вспыхнул, словно паяльная лампа, как только мы заговорили о матчах, которые изменили параметры спортивного мужества.

«Я не могу сказать, что на корте я испытывал наивысшее счастье, но могу утверждать, что на нем я чувствовал себя свободным, – сказал Коннорс. – Свободным от своих обязательств в семье, свободным от собственных переживаний. Я действительно превращался на корте в другого человека. Это было место, где я никогда не мог смириться даже с мыслью о поражении. Я психологически накручивал себя до такого состояния, что начинал испытывать нечто близкое к ненависти по отношению к сопернику, состояния, в котором мне была отвратительна даже мысль о том, что кто-то может возвысить свое имя за счет имени Джимми Коннорса».

В мире скроенных по одному лекалу чемпионов Коннорс стал откровением. Его отношение к теннису нельзя охарактеризовать просто как страстное; оно в чем-то приобретает отвлеченный, метафизический характер. «На корте, сравнивая себя с противником, я становился самим собой, – говорил Коннорс. – Я состязался не ради шоу. Это проистекало из самых потаенных моих глубин».

Каковы были эти глубины, мы узнаем из более позднего интервью Коннорса, в котором он рассказал о своих сложных отношениях с уже умершим отцом.

Карьера Коннорса представляет собой сюжет захватывающей «синеворотничковой легенды». Под давлением ужасно строгой матери он вырвался из Восточного Сент-Луиса, штат Иллинойс, и выиграл свой первый профессиональный турнир в 1972 году. Он продолжил карьеру, на протяжении пяти лет удерживал титул первой ракетки мира и выиграл восемь турниров Большого шлема. В 1991 году, в возрасте 39 лет, вырвал удивительную серию побед, пробившись в финал Открытого чемпионата США, заставив радоваться весь американский народ.

Рекорд Джимми Коннорса – 109 побед в рамках турниров Большого шлема – до сих пор не побит.

Но был один противник, которого он не смог одолеть. «Я сражался с тремя поколениями игроков – от Лавера и Роузволла до Борга и Макинроя и, наконец, до Сампраса и Агасси. Я никого не боялся, – говорит Коннорс. – Но был один противник, с которым я не мог справиться, – возраст».

«Это расстраивало меня больше, чем что-либо еще. Я чувствовал, что еще способен бороться за титулы, но тело распадалось на куски. Если я начинал тогда играть против новых ребят, они могли победить. Но они не могли победить настоящего Джимми Коннорса».

Даже словом «ярость» трудно описать чувства Коннорса, направленные против собственного угасания. Когда в 1999 году он понял, что его увядающее тело мешает ему эффективно соревноваться на кортах для старшего поколения, он исчез из поля зрения словно призрак. В течение пяти лет он отказывался посещать соревнования, а когда Уимблдон пришел в дома с экранов телевизоров, он покинул свой дом. «Я не мог вынести того, что эти спортивные события по-прежнему происходят в жизни, а я уже не имею к ним отношения, – говорил он. – Возраст овладел мной, но я старался справиться с ним. Я хотел быть на кортах и сражаться». Все это порождает вопрос: почему? Что заставляло Коннорса так глубоко переживать? Что это была за мука, от которой он стремился убежать?