Михаил Мак - Дневник человека, который умер. Шаг в неизвестное для возвращения к себе

– ты опять пришел?

– да. Хорошая практика получилась для проживания пробок?

– насмехаешься?

– я дал тебе благо – пользуйся, результаты не заставят долго себя ждать. Это практика присутствия. Практика для «здесь и сейчас».

– какие результаты?

– узнаешь.

Я уже перестал понимать, радуюсь этому явлению, этому голосу, жду его или безразличен или боюсь, но явно перестал сходить с ума по этому поводу. Просто факт. В моей голове родился персонаж не от мира себя, и он говорит со мной. По медицинским терминам это шизофрения. Ладно, пусть будет так. Во всяком случае, книга пишется, а практика пригодиться, в пробках и в самом деле нечего делать, кроме как умственной мастурбацией заниматься.

Подобного рода психические атаки должны быть дозированными, пусть и банальные мысли роятся в голове, так привычней, так безопасней. Немного захотелось отдохнуть на безлюдном пляже, подставляя свое тело для приятной неги, для солнечных ванн, так максимально свободно, что бы даже без одежд прикоснуться к простым радостям – солнцу, морю, песку и легкому ветерку. Совершенно не боясь быть застигнутым кем-то врасплох, не думая, какая маска на моем лице и что за внешний вид имею сегодня. Заорал бы во всю глотку и исполнил сумасшедший танец «джиггу-дрыггу» как Джонни Депп.

Выкинуть эту неосуществимую мысль из головы можно только в общественном месте, например, посмотреть в кинотеатре, среди огромного количества людей на упомянутый танец в фильме «Алиса в стране чудес», погрузится вместе с ней во внутренний мир своих монстров. Да, вспоминаются благодаря кинотеатру, который я называю машиной времени, вспоминаются детские переживания и впечатления. Можно совершенно забыть обо всем на свете, но дождавшись титров и вспыхнувшего света, возвращается осознание реальности. Мимолетный запах духов, этот смех молодых женщин, помогает снова отстраниться от своих мыслей. Хочется прижать ее упругое тело, подержаться за ручку, и тогда я вспоминаю пустоту моего бумажника, и грязную халупу, ухожу домой с сильным чувством разочарования, и не потому, что я не смог погулять с красивой, и насладиться сполна ее голосом или же получить более глубокое физическое удовлетворение. Но от неосуществимости и безысходности, от недоступности таких простых жизненных банальностей. Отчаяние, порожденное невозможностью достичь желаемого.

У меня обязательно появятся еще свободные деньги, и тогда я не премину воспользоваться услугами студенток, которые тоже хотят красивой жизни, и в обмен они могут отдать только свое тело.

Некоторые из них познали страдание, оно читается в их глазах, хотя они еще имеют способность вспыхивать искрой, но жизненная сила потихоньку уходит из тела, растраченная на сотни таких же неудачников как я, нормальные женщины таких обходят за версту, при этом, будучи сами же несчастными. Я благодарен обычным, проходящим мимо, не нужна мне ваша жалость и благодарен легко доступным, вы даете вкусить наслаждение тела и испытать отключение разума. Так не на долго, но так необходимо. В них быстро угасают чувства, и ты можешь обнаружить только тела, такие японские максимально живые куклы. Страшно.

Я не в силах уже переносить одиночество и лишения своей жизни. Но что могу с ней поделать? Разве мной порождены все эти страдания, разве я выбрал жить в таком дерьме? Но разве не сам выбираю страдание, своим же собственным мышлением, этим бракованным механизмом, что бубнит «какой же я несчастный, какой же одинокий»? Будда говорит, мы можем освободиться от страдания. Но разве ни сам выбрал приехать в этот город? Я хожу одиноким призраком по серым улицам. Вспоминаю «юного Вертера». Ах, ты был так свободен, так одинок и так влюблен. А я так банален. Иногда хочется сделать твой выбор.

Сидхартха! Но разве может такой человек как я отказаться от своих страданий? Ты сознательно выбрал бедность, а я не вкусил богатства, я же поэт, я должен страдать. А как хочется покоя. Что это за чудесное слово – покой? «живи хоть триста лет…» наверное, мне не суждено его постичь.

Нет, не хочу я твоей участи, Вертер, «все умрут, а я останусь». Ни кто меня все равно не любит, уже ни осталось ни кого, кто мог бы меня любить, уже даже сам я себя не в состоянии любить. Выживу из вредности, как Гренуй. Да и мне было бы невыносимо, если меня любили, какая несправедливость – тебя любят, а ты не можешь… «Душа любимая, но не любящая обнажает свои подонки».