Сатпрем - НА ПУТИ К СВЕРХЧЕЛОВЕЧЕСТВУ - Очерки экспериментальной эволюции

Но если, только на минутку, вмешивается «я» — этот маленький вихрь, маленькое «я», маленькая цепляющаяся жесткость, маленькое своеволие — так все портится и начинает скрипеть и пачкаться, хотеть или не хотеть, запинаться, действовать неуверенно — это мгновенная путаница: последствия действия, последствия всего, тяжкое воспоминание, липнущий след, тяжкий труд во всем. Ибо не достаточно быть прозрачным в голове, надо быть прозрачным везде.

В этой спокойной прозрачности, стоящей позади, мы, на самом деле, открываем второй уровень путаницы, более низкий (это действительно путь нисхождения). По мере того, как успокаивается ментальная механика, мы начинаем замечать, до какой степени она покрыла все — все существование, до малейшего жеста, до самого слабого взмаха ресницы, до малейшей вибрации, как ненасытная гидра, стремящаяся захватить все — и мы начинаем видеть странную фауну, которую она покрывала. Это больше не арена, это кишащее болото, в котором варятся всевозможные психологические микробы: тьма крошечных рефлексов, как подрагивание ложноножки, полуавтоматические реакции, беспорядочные побуждения, тысячи желаний, и самые крупные пестрые рыбины наших инстинктивных склонностей, наших застарелых вкусов и отвращений, наших «естественных» симпатий, и вся неблагозвучная игра симпатий и антипатий, притяжений, отвращений — зубчатая передача, которая восходит к Докембрийской эпохе, чудовищный остаток привычки пожирать друг друга, несметный многокрасочный водоворот, в котором избирательные симпатии вряд ли являются чем–то большим, чем продолжением пищевых симпатий. Стало быть, есть не только ментальная механика, но и витальная механика. Мы желаем, мы хотим. И, к сожалению, мы хотим всевозможных противоречивых вещей, которые смешиваются с противоречащими им желаниями соседа, что создает невообразимый бардак, так что мы даже не знаем, не готовит ли сегодняшний триумф маленького желания наше поражение завтра; и мы не знаем, не вырабатывает ли это удовлетворенное желание, эта строгая и праведная добродетель, этот благородный вкус, этот благонамеренный «альтруизм», этот бескомпромиссный идеал еще более худшей катастрофы, чем та, которую мы хотели избежать. Вся эта витальная какофония, облепленная ментальными этикетками и своими оправданиями, разглагольствующая и приводящая свои чудесные неоспоримые доводы, проявляется в своем истинном цвете, можно сказать, в маленьком спокойном прояснении, где мы отныне заняли свою позицию. И здесь тоже, постепенно, мы применяем процесс демеханизации. Вместо того, чтобы погружаться в наши ощущения, наши эмоции, наши вкусы и наши отвращения, наши уверенности и наши неуверенности, как животное в свои когти (но без надежности животного), мы делаем шаг назад, останавливаемся, мы позволяем пройти потоку, реакции, категорическому суждению, мутной или менее мутной эмоции — в любом случае, это помутнение в этом маленьком ясном потоке, который течет позади, в этом луче безошибочного солнца: вдруг ритм нарушается, вода больше не чистая, луч распыляется. И эти нарушения, эти расстройства, эти несогласные вмешательства становятся все более и более непереносимыми: это как внезапная нехватка кислорода, погружение в грязь, непереносимая слепота, расщепление маленькой песни, которая делает жизнь такой ровной, широкой и ритмичной, как великая прерия под дуновением пассата, приходящего из других краев.

Ибо, действительно, есть ритм истины позади, и вокруг и везде, широкое спокойное течение, пространство легкого времени, где дни, часы и годы, как кажется, следуют незыблемому движению звезд и лун, поднимаются, опускаются как зыбь из глубины веков, соединяются в полном развертывании и наполняют эту маленькую секунду, которая проходит через вечность существа.

Мы заняли свою позицию там, в этом маленьком прояснении; это наша база, наши светлые летние каникулы, наши Гималаи бульваров, вся наша неизменная маленькая песня. И, в конечном счете, мы замечаем, что нет нужды «делать» или «не делать», вмешиваться или не вмешиваться, хотеть или не хотеть, овладевать: достаточно быть там, быть прямо там, и позволить течь этому, этому маленькому ритму в вещах, этой ясной поступи в темноте обстоятельств, этому спокойному лучу в существах. И все устраивается, просто, чудесно, не известно почему, благодаря лишь факту, что находишься там. Это как растворитель теней, проводник порядка, передатчик мира и гармонии, исправитель ритмов — ибо в действительности нет зла, нет врагов, нет противоречий: есть только плохо согласованные ритмы. И когда мы настраиваемся сами, настраивается все — но не согласно нашим идеям добра и зла, счастья или несчастья, провала или успеха: согласно другому порядку, который постепенно и неизбежно проявляется из долгого видения — согласно порядку истины.