Мойше Фельденкрайз - Искусство движения. Уроки мастера

Как бы то ни было, он сказал: «Сыграй. Это красивая мелодия». Я ответил: «Как я могу ее сыграть?» И вновь услышал: «Попробуй». Итак, я сел за рояль и начал бить по клавишам. До чего бы я ни дотрагивался — до, ре, ми, фа, соль, ля, си, — ничего не мог подобрать, ничего не получалось! (Смех.) Бац, бац здесь, бац там! Якоби терпеливо слушал. Кстати, должен вам сказать, что сам он был первым музыкантом, работавшим с Делькроссе, человеком, создавшим «Юритмикс». Кто-нибудь был на концерте «Юритмикс»? Затем он был руководителем оперы в Страсбурге. Он все слушал и слушал и после нескольких минут моей игры понял, что ничего из этого не выйдет, и я чувствовал себя полным идиотом.

Он сказал: «Это же Бехштейн. Хороший рояль. Что он тебе сделал? Зачем ты его ломаешь? За что так лупишь?» Я почувствовал себя немного пристыженным и признал, что я на самом деле стучал и бил по клавишам, производя ужасный шум.

Затем Якоби сказал: «Ты в своей книге «Тело и зрелое поведение» написал, что согласно закону Вебера — Фехнера, стимулы и ответные реакции на стимулы соответствуют закону логарифма. Следовательно, чтобы найти отличия в очень громких шумах, тебе нужно создать очень большую разницу». А я почему-то этого уразуметь не смог. Я сам лично писал, что если вы хотите обрести сензитивность, вам нужно ослабить усилие и исходный стимул, иначе вы не сможете видеть различия. Если стимул очень силен, то между одним и другим должна быть огромная разница, чтобы ее заметить. Тогда я обычно заставлял людей лежать на полу, ничего не делая, не напрягая мышцы, таким образом, чтобы они смогли обнаружить незначительные отличия. В подобной ситуации можно прийти к выводу, что то, что ты делал раньше, может быть сделано лучше.

Оказалось, что когда я начал прикасаться к клавишам, производя тишайший, который я сам мог едва услышать звук, и петь про себя (поет), то у меня ушло всего около трех минут на то, чтобы подобрать и сыграть мелодию. Притом я никогда раньше не играл и не имел ни малейшего представления о том, с чего начинать. Был и еще один сюрприз. Есть учителя, которых стоит оценивать в каратах. Им известно обо всем, и ты не знаешь откуда. Пока я подбирал и исполнял мелодию, Якоби записал мою игру на магнитофон: мои первые удары и затем постепенное уменьшение звука, поиск и нахождение нужной музыки. У меня хорошая зрительная память, и, однажды подобрав мелодию, я мог играть ее легко и быстро. Короче говоря, запись была сделана. Так я вновь узнал кое-что, о чем помню и по сей день, спустя тридцать пять лет. Якоби заставил меня прослушать запись на пленке. Сначала я слышал одно сплошное битье по клавишам, и ничего больше, а затем постепенно кое-что стало выходить, и я был просто потрясен. Пока я отыскивал нужную мелодию, я играл на удивление хорошую музыку. Затем он заметил мне, что раз я выучил мелодию, то могу играть ее быстрее. Прослушав запись, я, кому на ухо медведь наступил, обнаружил, что играл так, что ни одному профессиональному музыканту не было бы стыдно за такое исполнение.

Якоби сказал: «Это — настоящая музыка. Ни один музыкант не сыграет лучше. Теперь и я не смогу исполнить ее лучше тебя, т. к. это было твоим личным открытием, и музыка была бесподобна. Вот послушай, что у тебя в результате получилось, — обрати внимание на концовку в ее повторном исполнении».

Итак, в научении важно не то, что вы делаете, а то, как вы это делаете. Сейчас это звучит безумно. Если вы играете музыку, то не важно чью: Баха ли, Гершвина ли, Шостаковича или Бартока; важно то, как вы ее играете. Если вы пишете роман, то не важно, о чем он. Он может быть о любовном треугольнике, о котором написано около десяти миллионов романов. Но именно то, как он написан, делает Пруста Прустом, Толстого Толстым и отличает дешевые рассказы, которые вы покупаете и выбрасываете прочь. То, как вы пишете, — вот что имеет значение. Не важно, какую картину вы рисуете. Вы можете изобразить больничную утку или стул, как Ван Гог, или женский зад. Есть миллионы изображений попок, нарисованных таким образом. (Смех.) Но очень немногие можно сравнить с тициановскими. Есть тысячи изображений женской груди, но лишь некоторые из них незабываемы для всего мира. Это зависит от того, как, а не что вы рисуете. Вы можете, подобно Дюреру, изобразить белку. Чего там рисовать-то? Теперь взгляните на ту белку: это самая беличья белка из всех, что вы знаете. (Смех.)

А сейчас давайте немного вернемся назад. Поскольку вы ничего не записывали из того, что я говорил, можете ли вы мне сказать, о чем шла речь? Вспомните на минутку то, чем мы занимались. Что такое познание? Что вам нужно, чтобы иметь свободу выбора? Можете вспомнить или нет? Подумайте об этом минутку. И знаете, это не экзамен. Я повторю то, что говорил. Если я буду требовать ответа, то в голове у вас ничего не появится. Так делается в школе, где один дурак говорит: «Я знаю», а другие молчат, поскольку их вынуждают что-то ответить. Но как развиваетесь вы, как у вас хватает сил, уверенности и способности думать? Попытайтесь сейчас вспомнить, о чем мы говорили. Но не нужно себя этим особенно мучить, а только определите, можете ли вы воскресить в памяти что-нибудь из того, что вас ошеломило и не понравилось. Можете? Если нет, это не страшно. Долго не размышляйте. А теперь подумайте о том, что вам понравилось. Можете вспомнить какую-нибудь историю из тех, что я вам рассказал? Если не можете, то я повторю все с самого начала. (Смех.) Я заново вам расскажу все так, чтобы вы это поняли.