Екатерина Мишаненкова - Уроки счастья от тех, кто умеет жить несмотря ни на что

И как показало будущее, повезло не только ему. Трудно представить, сколько людей осталось бы инвалидами, если бы тогда, в далеком 1948 году, не удалось спасти маленького недоношенного мальчика…

Уверен сейчас в одном: вот дай мне вторую жизнь, чтобы заново ее прожить, с самого детства, я бы немногое в ней изменил. И, может быть, травму свою оставил. Это когда из-под купола цирка упал на арену и сломал позвоночник.

Такое мое желание трудно и, наверное, даже невозможно понять.

Так вот: чтобы кем-то стать, надо через что-то пройти.

И я, если честно, боюсь остаться без своего сегодняшнего цирка, боюсь, что в другой и более счастливой моей судьбе не буду в состоянии помочь страждущим и обреченным на неподвижность. Впрочем, это так, фантазии.

И все равно, родись я заново, единственное, чего пожелал бы, так это долгих и счастливых лет моим родителям.

Мне иногда кажется, что, доведись испытать в детстве уют и заботу родного дома, я был бы немножко лучше. Просто лучше. И просто счастливее.

Если вы спросите, что я ненавижу в этом мире, отвечу так: войну, одиночество, сиротство, болезнь, ложь и трусость.

Отец Валентина, Иван Григорьевич Дыкуль, был украинец, родом из Иванкова Киевской области. И фамилия его так и звучала – Дыкуль, через «ы». Так же она была написана и в метрике у Валентина. Но он скоро остался сиротой, жил то у бабушки, то в детских домах, вот за это время его фамилия и изменилась. В литовском языке нет звука «ы», зато в Литве традиционно переделывают фамилии на литовский лад. Поэтому в детстве Валентин звался Валентинасом Дикулисом, а когда получал паспорт, произошла обратная русификация, и он стал Дикулем.

Раннее детство у него было обычное, такое же, как у других детей послевоенного времени, – где-то счастливое, где-то тяжелое, где-то даже не совсем детство, ведь жизнь тогда заставляла рано взрослеть. Но не хуже и не лучше, чем у его друзей, а большего ребенку и не надо. Отец его был военным, «большим, сильным, добрым и веселым человеком», и Валентин его конечно обожал. Мать в его воспоминаниях осталась как худенькая красивая женщина, легкая, порывистая и безумно влюбленная в мужа…

Но детство очень быстро закончилось. Отец Валентина погиб в селе Старовичи под Киевом от бандитской пули, а через какое-то время умерла мать, так и не сумевшая найти в себе силы, чтобы пережить гибель любимого мужа. Перед смертью она повторяла имя сына, как заклинание, а ему в ту ночь приснилось, что она стоит рядом с его кроватью и протягивает к нему руки…

После смерти матери он остался на попечении бабушки. И кстати, еще один странный момент в его биографии – когда спустя много лет Управление КГБ Украины по Киеву и Киевской области все-таки согласилось показать Валентину Дикулю документы, из которых он наконец узнал, где, когда и при каких обстоятельствах погиб его отец, он с изумлением увидел, что по этим документам его самого тоже нет в живых. Там было сказано, что вскоре после смерти матери его убило молнией.

На самом же деле мальчика, которого вот так официально «похоронили», забрала к себе бабушка, и до семи лет он жил у нее. И жилось ему не особо хорошо. Нет, бабушка его любила, но сами времена были нелегкие, а семья у нее была слишком большая. Она просто не могла всех одеть и прокормить. И тогда было принято неприятное, но единственно возможное на тот момент решение… Поскольку Валентин был сиротой, государство готово было о нем позаботиться. То есть, принять его в детский дом.

Так в семь лет он стал воспитанником вильнюсского детского дома. И надо сказать, прижился он там достаточно быстро. Кого-нибудь другого государственная забота могла бы озлобить или сломать, но для мальчика с сильным характером такая жесткая и даже жестокая система стала лишь хорошей школой жизни. Вспоминая детдом, Валентин Дикуль отделяет себя от остальных воспитанников лишь в одном – он с девяти лет мечтал работать в цирке. В остальном же он, когда рассказывает о детдоме, говорит не «я», а «мы».

Нас было много – русских, литовцев, украинцев, поляков, евреев. И по большому счету до нас было мало кому дела. Душевных воспитателей можно было пересчитать по пальцам одной руки. Зато в нас с младых ногтей растили классовое сознание, лепили маленьких пролетариев. Несмотря ни на что. Ибо винтиками мы были мало кому нужными, но крепкими винтиками, закаленными бедой.

В наших детских душах горел огонь самостоятельности и свободы и пылала жажда мести. Каждого из нас коснулся нож войны, который резал по живому. Мы мечтали о суворовском училище, чтобы затем стать офицерами, и если опять начнется война…