Мартин Бубер - Я и ты

Каждая великая культура, пространство которой охватывает жизнь многих народов, зиждется на некоем изначальном событии-встрече, на ответе, обращенном к Ты, который прозвучал некогда у ее истока, на сущностном акте духа. Этот акт, подкрепленный действующей в том же направлении силой последующих поколений, творит свое собственное понимание космоса в духе лишь через этот акт космос человека становится снова и снова возможным; только теперь человек может снова и снова со спокойной душой строить жилища Бога и жилища для людей в пределах собственного понимания пространства; может наполнить провеивающее время новыми гимнами и песнями и сформировать образ самой общности людей. Но это возможно лишь до тех пор, покуда он в своей жизни, действуя и страдая, владеет этим сущностным актом, покуда он сам входит в отношение, - до сих пор он свободен и, в силу этого, способен творить. Если культура не имеет более своим центром живой, непрестанно обновляющийся процесс-отношение, то она застывает, образуя мир Оно, который лишь по временам прорывают, подобно вулканическим извержениям, пламенные деяния одиноких духов. И тогда обычная причинность, которая никогда ранее не могла служить помехой духовного понимания космоса, вырастает в гнетущий подавляющий рок. Мудрая повелевающая судьба, которая в согласии с полнотой смысла космоса господствовала над всякой причинностью, преобразившись в противную смыслу демонию, низвергается в причинность. Та самая карма, которая предкам представлялась как благотворное увязывание и устроение происходящего, - ибо то, что нам удается в этой жизни, в будущей жизни поднимает нас в высшие сферы, - ныне дает себя распознать как тирания: ибо деяния прежней, недоступной нашему сознанию жизни заточили нас в темницу, из которой в этой жизни нам не уйти. Там, где прежде высился смысл-закон небосвода и на светлой его арке висело веретено Необходимости. ныне царит лишенная смысла и порабощающая сила планет: прежде довольно было лишь ввериться дикэ, небесной "тропе", которая подразумевала также и нашу тропу, дабы со свободным сердцем обитать во всеобщей мере судьбы; ныне же, что бы мы ни делали, нас принуждает, склоняя шею каждому из нас под бременем мертвой громады мира. чуждая духу эймарл<����еяа. Неукротимая жажда избавления - после многообразных попыток обрести его - остается в конце концов неутоленной, пока ее не утолит тот, кто учит, как вырваться из круговорота перерождений, или тот, кто души, подпавшие владычеству этих сил, спасает, возвышая до свободы детей Божиих. Такое деяние исходит из нового, ставшего субстанцией, события-встречи, из нового определяющего судьбу ответа человека своему Ты. В воздействии этого центрального сущностного акта одна культура может смениться другой, которая предана лучу центрального сущностного акта, но может и обновиться в себе самой.

Болезнь нашей эпохи непохожа ни на одну из тех, которыми переболели прежние, и в то же время она взаимосвязана с ними всеми. История культур не есть некое поприще для состязания эонов, где бегуны, один за другим, бодро и ничего не подозревая, должны отмерять все тот же круг смерти. Через их восходы и закаты ведет безымянный путь. Не путь преуспеяния и развития: нисхождение по спиралям преисподней Духа, которое следует назвать также и восхождением к самому внутреннему, тонкому и потаенному вихрю, где нет более никакого Дальше, и тем более никакого Назад, лишь неслыханное возвращение: прорыв. Должны ли мы будем пройти этот путь до конца, до испытания последней тьмой? Но там, где опасность, возрастает и то, что спасает.

Историософия и биологизм в теоретической мысли этой эпохи, сколь бы различны они ни были в глазах друг друга, действовали совместно, дабы восстановить веру в рок, более живучую и подавляющую, чем когда-либо прежде. То, что ныне неотвратимо предрешает жребий человека, - это уже не власть кармы и не власть звезд; многообразные силы притязают на господство над человеком, но при беспристрастном рассмотрении мы увидим, что большинство наших современников верит в некую смесь этих сил, подобно тому как в позднем Риме пантеон представлял собой смесь всевозможных богов. Это тем более легко распознать, если мы обратим внимание на характер этих притязаний. Будь то "закон жизни", заключающийся во всеобщей борьбе, в которой каждый должен либо сражаться, либо отказаться от жизни; или "закон души", согласно которому происходит созидание психической личности из врожденных инстинктов потребления; или "общественный закон" безостановочного социального процесса, который воля и сознание могут лишь сопровождать; или "культурный закон" неизменно равномерного становления и прохождения исторических образований; и сколько бы форм мы еще ни назвали, это всегда означает, что человек порабощен процессом, который неизбежен и которому он не может противиться, разве что лишь в своих грезах. От насильственного влияния звезд освобождало посвящение в мистерии, от власти кармы - осознанная жертва, приносимая через посредство брахмана, сопровождаемая познанием; в обоих случаях предуготовлялось избавление. Но идол, который представляет собой смесь различных сил, не потерпит веры в освобождение. Считается глупым воображать себе некую свободу: предполагается, что человеку остается лишь выбор между рабством, на которое решаются по зрелому размышлению, и рабством безнадежно бунтарским. Сколь бы много в этих законах ни говорилось о телеологическом развитии и органическом становлении, все же в основе их всех лежит одержимость представлением о неотвратимости происходящего, то есть о неограниченной причинности. Догма о неотвратимости происходящего - это капитуляция человека перед безудержно разрастающимся миром Оно. Человек злоупотребляет именем судьбы: судьба - не колокол, опрокинутый над миром людей; лишь тот встречает ее, кто исходит из свободы. Догма о неотвратимости происходящего не оставляет места свободе, не оставляет места ее всереальнейшему откровению, безмятежная сила которого меняет лик земли, - возвращению. Эта догма не знает человека, который, осуществляя возвращение, преодолевает всеобщую борьбу; который, благодаря возвращению разрывает паутину инстинктов потребления; который в силу возвращения освобождается от заклятия класса; который посредством возвращения возмущает, обновляет и преображает надежные исторические образования. Догма о неотвратимости происходящего оставляет тебе в своей игре лишь такой выбор: соблюдать правила либо выйти из игры; но тот, кто совершил возвращение, опрокидывает фигуры. Эта догма всегда позволит тебе осуществлять своей жизнью обусловленность, а в душе "оставаться свободным"; но возвращающийся считает такую свободу позорнейшим рабством.