Александр Богатырев - У Бога и полынь сладка - Рассказы и очерки

Федор пошамкал пересохшими губами и решил войти во двор. Но в это время из избы вышла босая Анна. Она молча подняла на руки внучку, звонко поцеловала ее в щеку и усадила рядом с собой на скамейку. Но та не хотела сидеть и все норовила сползти на землю. Федор постоял несколько минут, отвернулся и побрел прочь.

В больнице его никто не остановил. Он прошел мимо старух в синих байковых халатах, режущихся в «дурака», заглянул в раскрытую дверь какой-то палаты. Там сидела женщина в таком же байковом халате с газетой в руках. Она поглядела на него поверх очков и отложила газету.

— Вам кого? — спросила она и поднялась с табурета.

— Маланью, — ответил Федор. — Помирающую, — добавил он для ясности.

Женщина вышла в коридор и кивком пригласила его следовать за собой. Старухи оторвались от карт и с любопытством уставились на посетителя.

В палате, в которую его ввели, стояли четыре кровати. Сначала Федор ничего не понял — кровати были пусты. Женщина показала на ту, что стояла у окна, и вышла, осторожно прикрыв за собой дверь. Федор подошел вплотную к кровати и тут только увидел голову Маланьи. Он скользнул глазами по плоско лежащему одеялу, силясь понять, куда же подевалось тело. Через несколько мгновений у Маланьи дрогнули веки, медленно открылись глаза.

Федор придвинул ногой поближе к изголовью табурет и тяжело опустился на него.

— Спасибо, что пришел, — голос Маланьи был слабый, но чистый.

— Ну, как ты? — спросил Федор и положил руку на торчавший из-под одеяла матрац.

— Прости меня, Федор, — веки закрылись, и из правого глаза выкатилась большая круглая слеза. Федор смотрел, как слеза юркнула вниз по щеке, оставив темную полоску на иссохшей белой коже.

— Бог простит, а я и подавно, — сказал он и, взяв с перекладины полотенце, осторожно промокнул Маланьину щеку.

Та с благодарностью посмотрела на Федора:

— Я ведь тебя любила. Всю жизнь.

Федор от неожиданности закашлялся:

— Ну, девка, какая такая любовь?

— Не знала, что ты такой упрямый. Думала, походишь, еще попросишь, позовешь за себя. Я ж была девка нецелованная, надо было скромность выказать, чтоб не бежать по первому зову. А ты раз — и женился. Да еще и на подружке моей.

Федор изумленно посмотрел в подернутые белесой пеленой глаза умирающей:

— Дак чего ж ты… Ну, девка.

Он замахал обеими руками и, чуть не поперхнувшись, выпалил:

— Чего о том теперь толковать, о другом теперь думай.

— Моя вина, — всхлипнула Маланья.

— Да и не без моей.

— Кругом дура. Вся жизнь наперекосяк, ничего хорошего не видела, ни за кого не хотела выходить.

— А со мной еще хуже бы было, я ведь не подарок.

— Может, со мной другим бы был…

— Да что ты, слыханное ли дело, — начал сердиться Федор. — Раньше не могла сказать?!

— Нельзя, у вас детки…

— Так до детков.

— До детков обида жила… И потом обида.

— Ну, знаешь, — Федор привстал и тут же снова сел. — Ты за этим меня позвала?

— Повиниться хотела.

— Ну, дак повинилась, а теперь молчи. На пороге уже… а все глупое городишь. Разве можно? Кака теперь любовь?

— Хотела, чтоб ты знал. Ой, Федор, страшно-то как…

— Ничего. От этого не уйти. А чего жалеть?! От тебя, вон, и не осталось ничего…

Он подумал, что странно как-то утешает, и добавил:

— Я за тобой, долго не задержусь.

Маланья помолчала, голова ее стала легонько подрагивать.

— Икону-то Николая Угодника — Николке твоему, я Агафье наказала.

— Спасибо на том.

Маланья беззвучно плакала. Левый глаз был закрыт, а из правого выкатывались частые бусины слез.

— Сами, сами во всем виноваты, — сокрушенно вздохнул Федор. Нечего ни на людей, ни на жизнь пенять. Все беды сами себе натворили, и некого винить… — он снова мазнул полотенцем по Маланьиной щеке.

— Родителей не почитали, вот и нам от детей то же. Ты не горюй, у тебя хоть сирот не будет. Сирот оставлять плохо, а и неблагодарных детей — тоже радость не велика.

Он подумал, что вовсе не о том говорит с бездетной старухой, махнул рукой и почувствовал, что и по его щеке бежит жаркая струйка.

Он не помнил, как дошел до берега, сколько просидел, глядя на бесшумно текущую реку. Он любил это место. Справа река широкой водой входила в море, вдали у грузовой пристани стояли длинные баржи-лесовозы. По бонам бежал с багром на плече сплотчик. Пронзительно прогудел катер и, описав дугу, быстро поплыл к пристани.

Федор вспомнил о деньгах, которые ждал Николкин дружок, и принялся подсчитывать, сколько сможет собрать до осени. Сено, картошка да корзины… Получалось так, что тысяча набиралась. «Велю ему в сентябре приехать», — успокоился Федор и решил, что пора домой, но идти не хотелось.