Анатолий Гармаев - Пути и ошибки новоначальных

На этих трех важнейших видах жизни человека после некоторого подведения итога мне бы и хотелось теперь остановиться подробнее.

Первый вид служения Богу — мирянин, входящий в Церковь, начало его церковной жизни: исполнение молитв, посещение Богослужений, Исповеди, Причастия и частого Евангельского чтения.

Второй вид — церковное, священническое служение.

Третий вид — монашество.

В каждом из этих служений человек переживает период сильнейшего воодушевления. Он призван Богом. Благословением и благоволением Отца Небесного над ним совершается удивительный, дивный Промысел, он воцерковляется, т. е. становится мирянином, или рукополагается в священный сан, или постригается в монашество. Конечно же, человек, который искал, желал, лелеял и чаял в сердце своем этого нового качества и обретения себя в Церкви, несказанно радуется. Это является причиной его воодушевления. С одной стороны — это благословение Божие и благодать Господня. Она коснулась сердца человека, пробудила в его душе поиск истины, искренность, желание и всякую ревность. Все эти добрые чаяния сначала предполагали возможность воцерковления или служения человека, а затем привели к его дальнейшему росту. И второе — радость того, что поставленная цель жизни наконец достигнута: теперь я христианин (или священник, или монах).

Неудивительно, что это время воодушевления, радости бывает очень ярким, сильным в жизни любого человека и поэтому особенно отличным.

Но вся беда кроется в нашем неведении, что это состояние Господь дарует нам на краткое время. Обычно где-то в течение трех-пяти лет продолжается такое состояние: для мирянина — действие так называемой призывающей благодати; для священника — освящающей и для монаха — содействующей благодати Божией. А затем благодать Божия обычно начинает сокрываться в человеке, и он переживает один из самых трудных периодов своей жизни — период охлаждения, независимо от вида его церковного служения. Остановимся на этом подробнее.

При наступлении этого периода у мирянина остывает ревность к богослужениям. Раньше он с великою радостью и ревностью вычитывал все молитвенное правило: утренние и вечерние молитвы, к ним добавлял еще и главу Евангелия, даже кафизму из Псалтири… И на все это хватало у него не только сил, но и желания, и как легко происходило в это время отложение всех мирских дел. Теперь же он не может не то чтобы каждое воскресенье или субботу пойти на службу, даже раз в две недели это хождение становится для него тягостным. Теперь он не только не может прочитать все утренние молитвы, иной раз даже Серафимово правило заставляет себя прочесть с величайшим трудом. Теперь он не только не может поститься так, как раньше постился (два-три года назад), он и малость поста понести уже не может. Ему теперь хотя бы в среду и пятницу не вкушать молочное (мясное-то он, слава Богу, не вкушает, а вот от молочного уже отказаться не может), или наоборот — он делает себе послабление. Глядишь — то кефиру выпил, то молока, то маслица чуть-чуть съел, причем всегда находя при этом себе какие-либо оправдания. Ум наш достаточно хорошо устроен: десятилетним, а то и высшим образованием он настолько хорошо развит, что какое-нибудь оправдание обязательно найдет. Так человек постепенно и вовсе отходит от того искреннего, ревностного порядка жизни, который у него был поначалу.

Многие при этом искренне и очень сильно сокрушаются, сильно обезпокоены за участь своего дальнейшего воцерковления, одновременно чувствуя при этом, что ничего с собою сделать уже не могут. Это охлаждение, которое у них наступает, с необоримой властью охватывает их и отвращает от Церкви. Человек, сознавая всю горесть поражения перед падшею своею натурою, силится, изо всех сил тщится исполнить все-таки хотя бы половину того, прежнего, что он делал, но не может. И чем дальше, тем более ослабевает и оскудевает в этом своем искреннем движении ревности…

Подобное переживает человек и в священническом своем служении. Четыре-пять лет его ревностного, вдохновенного, лучезарного служения, когда он, совсем не зная устали, в любой нужде церковного делания и исполнения служебных обязанностей всегда был легок и скор на подъем, быстро пролетели. И вдруг наступает день, когда он даже правило свое полностью вычитать не может и исполнить что-либо другое, необходимое по служению своему, тоже не может…

На просьбы нуждающихся в исповеди не может теперь откликнуться так же незамедлительно, как раньше. Он начинает устраивать свою церковную жизнь так, чтобы было удобно и ему, и приходящим к нему людям. Так постепенно даже в священническом служении человек встречается с немощью своего человеческого естества и своими слабостями.