Бхагаван Раджниш: Истина суфиев

Душа случается лишь тогда, когда художник исчезает в искусстве — когда он больше не отделен. Когда художник творит в такой отрешенности, что его здесь нет, то, когда ему приходится подписывать свою картину, он испытывает неловкость, потому что ему известно, что это сделал не он. Это сделала за него некая неведомая сила. Он знает, что был одержим — таков опыт всех по-настоящему великих художников на протяжении веков: чувство одержимости. Чем более велик художник, тем больше проявлено у него это чувство.

А величайшие средь них — Моцарт, Бетховен, Калидаса, Рабиндранат — самые великие, абсолютно уверены в том, что они были ни чем иным, как полым бамбуком, и что через них пел Бог. Они были флейтами, однако песни были не их Они текли через них, но они исходили из какого-то неведомого источника. Они не мешали — и это все, что они делали. Но сами они не создавали этого. Вот в чем парадокс!

Настоящий творец знает, что он этого не создавал. Через него работал Бог. Он овладел им, его руками, его существом и что-то через него создал. А он был инструментом.

Настоящее искусство — то, где художник исчезает — тогда вопрос об эго не ставится. Тогда искусство становится религией. Тогда художник — мистик — не только безупречный технически, но и подлинный экзистенциально.

Ты меня спрашиваешь: «В свое время Вы говорили о совершенстве и творчестве. Какова же взаимосвязь между творчеством и совершенством?»

Первое: чем меньше в творчестве художника, тем больше в нем совершенства. А когда художник абсолютно отсутствует, тогда творчество абсолютно совершенно. Такова пропорция — и вы должны это запомнить Чем больше присутствует художник, тем менее совершенным будет произведение. А если художник слишком присутствует, произведение будет тошнотворным, невротичным. Это будет всего-навсего эго, а чем еще ему быть? Эго — это и есть невроз

И нужно запомнить еще одну вещь: эго всегда хочет быть совершенным. Эго безудержно стремится к совершенству. Эго всегда хочет быть выше и лучше других. Поэтому оно и стремится к совершенству. Однако совершенство никогда не бывает возможным через эго. Поэтому такое усилие абсурдно. Совершенство возможно только тогда, когда нет эго. Но в таком случае вообще не думают о совершенстве.

Поэтому настоящий художник никогда не думает о совершенстве. Он и понятия не имеет о совершенстве. Он просто позволяет себе сдаться, отпустить себя, а там будь что будет. Разумеется, настоящий художник всегда думает о целостности, но никогда не думает о совершенстве. Он хочет быть в этом целиком — только и всего. Когда он танцует, ему хочется исчезнуть в танце. Он не хочет быть здесь, потому что присутствие танцора только помешает танцу, помешает грации, течению. Когда же танцора нет, все громоздящиеся скалы препятствий исчезают, и мягко струится тихое течение.

Разумеется, настоящий художник думает о целостности — как быть целостным? — но никогда не думает о совершенстве. И вся красота в том, что целостные и есть совершенные. Те же, кто думают о совершенстве, никогда не бывают совершенными, никогда не бывают целостными. Скорее наоборот: чем больше они думают о совершенстве, тем невротичнее они становятся У них имеются идеалы. Они всегда сравнивают и всегда проигрывают!

Если у вас есть идеалы и если вы думаете, что не будете считать себя совершенными до тех пор, пока эти идеалы не осуществятся, то как вы можете быть целостными в своем действии? Если вы, к примеру, думаете, что должны быть такими танцорами, как Нижинский, как тогда вы сможете быть целостными в своем танце? Вы неотрывно смотрите, наблюдаете за собой, пытаясь улучшить, боясь сделать какую-нибудь ошибку., вы разделены. Одна ваша часть танцует, а другая — судит, выносит приговор, критикует, глядя со стороны. Вы разделены, вы расколоты.

Нижинский был совершенным, потому что он был целостным. Во время танца он проделывал такие прыжки, что люди были не в состоянии поверить своим глазам, даже ученые, и те были не в состоянии поверить своим глазам. Его прыжок противоречил закону гравитации — а ведь этого не должно было происходить! Когда же он снова опускался на землю, он опускался медленно, как перышко... и это тоже противоречило закону гравитации.

Его расспрашивали об этом снова и снова. Но чем больше его расспрашивали, тем больше он начинал это осознавать, и тем быстрее это начинало исчезать. И вот в его жизни настал такой момент, когда он полностью остановился, а причина была в том, что он начал это осознавать — он утратил свою целостность. Когда он это понял, оно почему-то исчезло. Обычно это случалось лишь тогда, когда Нижинский полностью терялся в танце. И в этой полной потере, в этой полной расслабленности человек двигался в совершенно другом мире, по другим законам.