Добродетельная жена — венец для мужа своего; а позорная — как гниль в костях его. (Притч. 12.4)
или
Что золотое кольцо в носу у свиньи, то женщина красивая и безрассудная (1 1.22).
Еврейский эквивалент пословицы "Для мудрого и одного слова хватит" — "На разумного сильнее действует выговор, нежели на глупого — сто ударов". Действительно, английские пословицы могут быть конкретными ("Птица в руке стоит двух на дереве"; "Живущие в стеклянных домах не должны бросать камни"), однако еврейские и семитские пословицы почти всегда таковы.
Что же необходимо для того, чтобы пословица (притча) была действенной? Почему одни остаются на века, а другие забываются? Архиепископ Р.К. Тренч, выдающийся библеист прошлого века, привел несколько условий, необходимых для того, чтобы пословица (притча) имела успех: (1) краткость — громоздкие высказывания не сохранятся в памяти, а притчи должны быть запоминающимися; (2) понятность — смысл должен схватываться мгновенно; (3) остроумие — лишь острые пословицы оседают в памяти; и (4) употребляемость — даже хорошая пословица отомрет, если ее часто не повторять и не передавать из поколения в поколение. [1064]
Умозрительные поучения. Древние были так же озабочены насущными проблемами жизни, как и современные люди. Имеет ли жизнь какой-либо истинный смысл? Почему иногда страдают праведные, а нечестивые остаются безнаказанными? Такие вопросы рассматривались в древних учительных писаниях в Месопотамии и Египте.
Из периода Касситов в Месопотамии исходит монолог страдальца, который чувствует, что вся жизнь обернулась против него. Этот текст назван по первой строке "Ludlul Bel Nemeqi"{"5{ восславлю Господа мудрости" — Мардука — верховного бога вавилонян). Первоначальная поэма, похоже, имела четыреста — пятьсот строк, сохраненных в трех таблицах, возможно, в четырех, если материал этой четвертой связан с первоначальным текстом. [1065]Когда текст впервые становится разборчивым, рассказчик жалуется на то, что его боги покинули его:
Мой бог покинул меня и исчез,
Моя богиня подвела меня и держится вдали.
Мой благосклонный ангел, который (ходил) подле [меня], отошел,
Мой охранительный дух отлетел и ищет другого.
Моя сила исчезла; мой вид стал мрачным;
Мое достоинство улетело, моя защита бежала. (1, 43–48)
За божественным отвержением последовало равнодушие и враждебность его друзей, доброжелателей и рабов:
Я, который шествовал как знатный, научился проскальзывать незаметно.
Хотя и сановник, я стал рабом.
Для моих многочисленных родственников я стал как отшельник.
Если я иду по улице, уши насторожены;
Если я вхожу во дворец, глаза моргают.
Мой друг стал врагом,
Мой товарищ стал злым негодяем.
Мой близкий друг подверг мою жизнь опасности, Мой раб общенародно проклинает меня в собрании. [1066](1, 77–81, 84–85, 88–89)
Отверженного теми, кому он доверял и «а небе, и на земле, страдальца преследуют еще и физические болезни. Традиционные ритуалы и магические приемы лечения не дают облегчения, и он спрашивает, почему боги обошлись с ним, как с грешником:
Ни маг-прорицатель взглядом своим в горе мое не проник,
Ни снов толкователь не дал облегченья мне ни на миг.
И духи подземные не дали мне просвещенья.
И жрец-заклинатель от божьего гнева не дал облегченья.
Кто волю неба познает?
Кто вникнет в подземных богов намерения?
О смертный, тебе ли изведать тайные бога пути?
Вчера еще живший, сейчас в царство мертвых ты должен идти.
Мгновение горя сменяется радости бурной волной.
То в миг один песни звучат, то рыданья в другой.
Меня ж, изнуренного, буря уносит прочь!
И свора болезней терзает меня день и ночь:
Мой стан величавый, как ветхую стену, они сокрушили,
И тело, здоровия полное, словно тростник, подрубили.
Повержен я ниц, как растенья болотного жалкий пучок (II, 6–9, 36–42, 49–50, 68–70).
Текст завершается рядом снов, которые повторяют трагическое состояние страдальца и показывают, что гнев Мардука умиротворен:
Как тяжела его рука на мне, не мог я выдержать ее.
Я в страхе трепетал пред ним…
И в третий раз я видел сон,
И в этом сне жена младая, ликом ясная,
Царица… равная богам..
Сказала мне: "Избавлен будь от горести твоей.
Кто б ни был ты, увидевший виденье это".
И ветер по велению его унес мои обиды (III, 1–2, 29–32, 37–38, 50–51, 60). Хотя это произведение часто называет "Вавилонской Книгой Иова", ее автор не пытается разобраться в том, почему праведные страдают. Кроме того, акцент на культе и магии, демонах как орудиях несчастий, на видимых посланниках исцеления делает эту поэму далекой от Книги Иова, где Бог принимает на Себя всю ответственность и за страдание, и за исцеление. В то время как Иов в конце Книги предстает пред лицом живого Бога и, таким образом, научается принимать свое положение, автор Ludlul долго описывает ступени своего исцеления. Его действительные отношения с Мардуком остаются неисследованными, в то время как отношения между Богом и Иовом стоят в центре библейского произведения.
Читать дальше