Етаку Банкэй - Нерожденный. Жизнь и учение мастера дзэн Банкэя

Это поиск истины (собственной изначально пробужденной природы) без пред-нахождения и пребывание в истине без заранее заданных традицией и культурой «параметров» этой истины; мы не знаем, какова она, и не можем описать ее иначе чем при помощи эксцентрического поступка (указав пальцем на луну, или сорвав цветок сливы, или ударив себя палкой по голове), но мы можем открыть ее в себе и непосредственно пережить ее присутствие, решив при этом все свои проблемы и ответив на все свои вопросы (а точнее, поняв неподлинность всех проблем всех вопросов, и сняв их в этом понимании). Не догматы преднаходят для нас истину, но мы сами открываем ее своим духовным усилием, воплощенным в духовном делании. Возможно, что кто-то захочет описать, формализовать, выразить в терминах своей культуры и догматизировать свой опыт бытия — и тогда возникнет новое учение или еще одна религиозная секта. Но дзэн в его строгих классических формах категорически отвергает этот путь.

Таким образом, дзэн ставил своей целью помочь каждому человеку осознать свою собственную изначальную природу как природу будды. Особенно далеко в этом направлении пошел великий чаньский учитель Мацзу Дао-и, которому принадлежит знаменитая максима: «Ум обычного человека есть ум Будды; речь обычного человека есть речь Дао». Мацзу учил, что мы не должны стремиться стать Буддой, ибо каждый из нас уже здесь и теперь есть Будда; мы не должны стремиться реализовывать в себе природу будды, ибо она и так уже здесь и теперь, в нашем Dasein, как сказал бы Хайдеггер, есть наша собственная природа. И продолжателем линии Мацзу Дао-и, подлинным наследником его духа был великий японский дзэнский наставник Банкэй Ётаку.

Чань (в японском произношении — дзэн ) пришел в Японию на рубеже 12–13 веков и сразу же занял господствующее положение в мире японского буддизма, особенно в среде нового служилого военного дворянства — самураев, которые даже начали использовать дзэнские методы психотехники в своей подготовке для укрепления боевого духа и безмятежного бесстрастия перед лицом смерти. В начале 17 в., после установления в объединенной после смут и междоусобиц Японии режима сегунов (военных правителей) из рода Токугава, дзэн утратил свое положение официально покровительствуемой сёгунским правительством религии; пальма первенства перешла к конфуцианству, точнее, к одной его ветви — так называемому чжусианству (по имени его основателя — знаменитого китайского философа Чжу Си, 1130–1200). Но тем не менее дзэн сохранил свое исключительное влияние на культуру Японии, которое вполне легко видно и в хайку Басё, и в эстетике чайной церемонии. Более того, можно сказать, что весь культурный подъем Японии конца 17 — первой половины 18 веков прошел под знаком дзэн. И ярчайшим представителем, точнее, родоначальником дзэн новой эпохи был именно Банкэй Ётаку, или просто Банкэй.

Главное в самобытном дзэн Банкэя — образ Нерожденного (кит. бу шэн ; яп. фусё ). Нерожденное — наша собственная природа, она же—природа будды. Раз она не рождена, значит она и бессмертна, ибо то, что не рождается, то и не гибнет. По мысли Банкэя, нам нет нужды что-то делать с Нерожденным, например, реализовывать его или обретать его. Надо лишь прочувствовать его здесь-и-теперь присутствие, то, что оно ближе к нам, чем мы сами. Залогом этой близости Нерожденного является самое обычное непосредственное чувственное восприятие. Вот в тишине закаркала ворона или залаяла собака, и каждый из нас сразу же и непосредственно знает, что это именно ворона или собака. Это знание есть проявление одинаково присущего всем нам Нерожденного. Поэтому не нужны ни коаны, ни мондо — надо просто пребывать в Нерожденном, жить им и жить в нем. Переживание глубокой интимности Нерожденного как непрестанного присутствия нашей собственной природы и есть просветление, или пробуждение. Надо отметить, что при всей своей самобытной целомудренной свежести дзэн Банкэя не является чем-то из ряда вон выходящим в буддийской традиции. Достаточно вспомнить об индийских йогинах-махасиддхах («великих совершенных») с их учением о сахаджа — сорожденном, под которым понималась наша собственная природа, сорожденная нам с безначальных времен (лексическое различие нерожденного и сорожденного не должна смущать) или о тибетской практике Дзог-чэн (называемой иногда «тибетским дзэн»), нацеленной на постижение природы сознания, как непрерывного присутствия. Но это никоим образом не умаляет заслуг Банкэя: во-первых, соответствие его учения другим вершинам буддийского духовного делания только свидетельствует как о подлинно буддийском Духе «жизни в Нерожденном», так и о пиковом, высшем характере опыта Нерожденного в контексте буддийской духовности. Во-вторых, мало кому из буддийских наставников всех времен и народов удавалось говорить о Нерожденном с той силой простоты и интимности, которые присущи гению Банкэя. Но здесь пора умолкнуть. Пусть говорит сам Банкэй.

Читать дальше