Жак Маритен - Святой Фома, апостол современности

По примеру наипервейшей Истины [I] [I] Первейшая истина — Иисус Христос, который говорил о себе: «Я есмь путь и истина и жизнь (Ин, 14, 6; см. также Ин, I, 17). , свет которой он делает доступным для нас, св. Фома Аквинский не взирает на лица: он приглашает на пир мудрости как учеников, так и учителей, как мастеров, так и подмастерьев, как деятелей, так и созерцателей, людей строгих правил и жизнелюбов, поэтов, художников, ученых, философов, да что я говорю — людей с улицы , наряду со священниками и богословами, лишь бы они готовы были слушать. И его учение является перед нами исполненным такой мощи и чистоты, что оно может воздействовать не только на взращенную в семинариях элиту посвященных, которой следовало бы внушать мысль о ее постоянной огромнейшей интеллектуальной ответственности, но и на мир культуры в целом; дабы вновь привести в порядок человеческий рассудок и таким образом, с Божией помощью, вернуть мир на пути Истины, чтобы он не погиб, оттого что более не знает ее.

Зло, от которого страдает современный мир, это прежде всего зло, касающееся разума: оно зародилось в разуме, а ныне завоевало разум до самых его корней. Что удивительного в том, что мир представляется нам окутанным тьмой? Si oculus tuus fuerit nequam, totum corpus tuит tenebrosum erit [II] [II] «Если же око твое будет худо, то все тело твое будет темно» (Мф 6 13).

Подобно тому, как вместе с грехопадением расстроилась гармония человеческого существа, поскольку был нарушен порядок, которого жаждет разум, подчиненный Богу, так и в основе всех наших неустройств мы видим изначально и прежде всего измену разума своему высшему предназначению. И здесь огромна вина философов. В XVI веке, и особенно во времена Декарта, когда разрушалась внутренняя иерархия добродетелей разума, философия отделилась от богословия, чтобы потребовать себе титул высшей науки, а математическое изучение чувственного мира и его явлений стало теснить метафизику, человеческий разум начал говорить о своей независимости по отношению к Богу и к бытию; по отношению к Богу — значит по отношению к тому, кто выше всякого разума, что отныне признается лишь скрепя сердце. Затем человеческий разум откажется от внутреннего, сокровенного знания, даваемого сверхъестественным путем через благодать и откровение; по отношению к бытию — значит по отношению к тому, что одной природы с разумом как таковым, и он перестает себя скромно соизмерять с ним и начинает выводить его из геометрической ясности, воображая ее прирожденной разуму.

Мы, вследствие нашей материальности, едва в состоянии понять, что нарушение позиций разума по отношению к своему объекту имеет ужасающие последствия, сопряженные с кровью и слезами; мы с трудом можем представить масштаб разрушений, всю огромность происшедшей невидимой катастрофы, стоящей за этими словами. Мышление! Эта «божественная» деятельность, как говорил Аристотель, это чудо света и жизни, эта слава и это высшее совершенство сотворенной природы, с чьей помощью мы делаем все нематериальным, с чьей помощью мы однажды обретем наше сверхъестественное блаженство, от нее здесь на земле идут все наши действия, вся человеческая деятельность, и от нее зависит правильность всего, что мы делаем. Вообразите же, чем может обернуться для человека нарушение этой жизни, соучастницы божественного света, что оно несет с собой? Революция, которая была начата Декартом и продолжена философами XVIII и XIX вв., только то и сделала, что высвободила разрушительные силы, действовавшие всегда в разуме детей Адамовых, и это стало бесконечно более мощным катаклизмом, чем самые страшные землетрясения или национальные экономические катастрофы.

Кроме того, непокорный объекту, Богу, бытию, разум становится, так или иначе, непослушным и человеческому духовному влиянию, он бунтует против всякой традиции и духовной преемственности. Он ограничивается и замыкается в себе, делая индивида необщительным. И если подумать о том, что docibilitas , способность к обучению, есть существенное свойство сотворенного разума, в большей степени, чем сами животные качества, включающие способность к подражанию и подготовку к мышлению, — а Аристотель классифицировал животных по этому критерию, ставя на низшую ступень тех, кто не поддается обучению, — если поразмыслить также, что docibilitas — это наша истинная основа способности к жизни в обществе, а человек есть прежде всего животное политическое, потому что нуждается в других, чтобы прогрессировать в спекулятивной и практической деятельности разума, что является его особенным трудом, то приходится сделать вывод, что, с одной стороны, утрачивая свою способность к целенаправленному обучению, к просвещению, разум в современную эпоху двинулся в направлении жесткого очерствения и постепенного ослабления способности к рассуждению, а с другой стороны, наиболее глубокие и в то же время наиболее человеческие связи и общественная жизнь обречены в силу неизбежного воздействия на них на постепенный распад.