Оливье Клеман: Оливье Клеман Отблески Света. Православное богословие красоты

Автор не предлагает готовых ответов, скорее, он показывает новые ракурсы все тех же вечных вопросов. Но при этом Оливье Клеман явно надеется, что в его мыслях и прозрениях читатель увидит отблеск того света, который исходит от самого источника — Бога, открывшегося нам во Иисусе Христе. «Лицо Иисуса предстает как источник света… Имя — это лицо, а лицо — это любовь», — пишет он в последней главе книги. Это вызывает в памяти слова преп. Иоанна Дамаскина: «Я увидел человеческое лицо Бога, и душа моя была спасена». Ведь встреча лицом к лицу с Богом Живым и есть, в конечном счете, смысл христианства.

Ирина Языкова

Русский перевод сборника Отблески света является для меня честью и радостью. Эта книга стремится прославить истинную красоту, красоту Бога и красоту человека, когда он преображает в «подобие» тот образ Божий, который его составляет. Русское христианство, возможно, более, чем любая другая форма христианства, разработало высшие выражения этой красоты в некоторых чисто «филокалических» личностях святых, но также, и именно об этом идет речь в этой книге, в самых высоких творениях христианского искусства. Я ограничусь двумя примерами: иконой Троицы св. Андрея Рублева и фресками Феофана Грека (который долгое время жил и работал на Руси).

С Рублевым возрождается и преображается красота античного эллинизма, человечность становится богочеловечностью; «эвритмия» и «текучесть», воспетые Платоном, проникнуты и озарены воскресением Христа, сиянием Пятидесятницы. Сам ритм иконы наводит на мысль о неподвижном движении любви Троицы. Этот ритм, жертвенное выражение лиц, цвета, одновременно насыщенные и прозрачные, тем более живые и значимые, что они свободны от теней, — все это делает этот шедевр подобным раковине, выброшенной со своим тайным перламутром на берег вечности. Паламитскоеучение о световых энергиях, непрес танно бьющих из божественной сущности, превращается здесь в чистое созерцание.

Что касается Феофана, это — искатель человеческого лица, решительного выражения личности, когда она томится и восхищается в невидимом пожаре неопалимой купины. Он пишет подвижников Ветхого Завета — Адама, Авеля, Ноя, Мелхиседека или Иова и подвижников ранней христианской аскезы, особенно столпников сирийской пустыни. Его приглушенный, почти ночной колорит внезапно разрывается и распахивается в неистовую белизну swma pneumatikon, тела славы. С помощью революционного употребления «ассиста» (традиционного золочения) он вызывает из самых густых сумерек лица, озаренные отблесками пожара трансцендентности. А его фреска Троицы в тихой церкви Новгорода не что иное, как огромный взмах крыльев, биение сердца Бога, благословение всех и вся, подводящая, в знаменитой иконе Донской Божьей Матери, к возникновению женского лица, совершенного, как жемчужина, как капля вечности.

Это призвание красоты, на котором взросла русская духовность, выразилось на протяжении трагического XX века в свидетельстве тысяч мучеников, но также и в многочисленных произведениях искусства, в литературе и кино. Я думаю о Реквиеме Анны Ахматовой или о том старом докторе, которого описывает Солженицын в Раковом корпусе: в некоторые моменты полной тишины его сердце расплавляется, становится тихим озером, отражающим луну и звезды. Тогда он может принять каждого больного как уникальное отражение вечности, его диагноз несет в себе спокойную уверенность. И у Тарковского мы находим на самой глубине тревоги отблеск божественной Премудрости; мы видим его и на некоторых женских лицах. В иные времена, времена конфликтов, но также и поисков, кажется, что Бог открывает Себя именно в красоте. В красоте вещей, мира, в самом ритме времен года, в безмятежности реки и леса, который великие русские романисты сумели описать, как храм. И особенно в лице праведника, святого, пророка, чья благодать создала столько икон Христа. Это одно из призваний христианской России — являть нам эти лица как в искусстве, так и в повседневной жизни.

Подлинная история, как река, несет века и миры к подножию креста, навсегда превратившегося, от самой глубины ада до небесной высоты, в древо наконец–то победоносной жизни, то есть древо Красоты. Именно об этом, — и насколько же лучше, — напомнил Борис Пастернак в стихотворении, заключающем роман «Доктор Живаго», где Христос говорит так:

Я в гроб сойду и в третий день восстану,

Читать дальше