Дитрих Бонхеффер - Следуя Христу

Если Лютер сказал, что дела наши тщетны и при благой жизни и что для Бога не имеет силы «милость и желание прошения грехов», так он сказал это как тот, кто и до сего момента и в момент, когда был призван, обновлялся в следовании Христу, бросив все, что имел. Познание благодати было для него последним радикальным разрывом с грехами своей жизни, но никогда не было их оправданием. Наделенное прощением, последним радикальным отказом от своевольной жизни, оно само по себе было серьезным призывом следовать Христу. Оно было для него всякий раз «результатом», конечно, божественным, не человеческим результатом. Этот результат был, однако, превратен потомками в принципиальную предпосылку тех или иных соображений. В этом и состояло все несчастье. Если благодать есть пожалованный Христом «результат» христианской жизни, то каждое мгновение этой жизни — следование Христу. Если же благодать есть принципиальная предпосылка моей христианской жизни, то я, значит, заранее имею, прошение моих грехов, которые я совершаю, живя в миру. Я могу теперь грешить на эту благодать, мир ведь в принципе искуплен благодаря благодати. Я остаюсь при этом в моем обывательски-мирском существовании, как и прежде, все остается по-старому, и я могу быть, уверен, что и меня покрывает Божья благодать. Целый мир стал под этой благодатью «христианским», христианство же под этой благодатью никогда не обращалось к миру подобным образом. Конфликт между христианством и проходящей в трудах обывательски-мирской жизнью обострился. Христианская жизнь заключается как раз в том, что я живу в миру, живу как мир, ни в чем себя от нею не отделяя, даже совсем и не пытаясь — ради благодати! — отделять себя, что я в положенное время отдаю себя из пространства мира в пространство Церкви, чтобы там удостовериться в прошении моих грехов. От следования Христу я освобожден даровой благодатью, которой положено быть озлобленнейшим врагом следования Христу, а истинную благодать — ненавидеть и поносить. Благодать как предпосылка есть наидешевейшая благодать; благодать как результат — драгоценная благодать. Это страшно — узнать, что в этом заключено, каким образом евангельская истина высказывается и как употребляется. Есть только одно слово об искуплении благодатью; и, однако, неверное употребление одних и тех же высказываний ведет к совершенному разрушению сущности.

Если Фауст в конце своей жизни, трудясь над познанием, говорит: «Я вижу, что мы ничего не можем знать», то это результат; и совершенно иное дело, когда те же слова мы услышим от студентки первого семестра, пытающейся оправдать свою леность (Кьеркегор). Как результат это положение верно, но как предпосылка — самообман.

Это означает, что познание не может быть отъединенным от бытия, в котором укоренено. Лишь тот, кто в следовании Христу отказывается от всего, что имеет, может сказать, что он воздает должное только благодати. Он познаёт призыв следовать Христу как благодать и благодать как этот призыв. Но кто, кивая на эту благодать, хочет увильнуть от следования Христу, тот обманывается.

Но не попадает ли сам Лютер в опасное соседство с этим полнейшим переиначиванием благодати? Что значит, когда Лютер считает себя вправе сказать: «Pecca fortiter, sed fortius fide et gaude in Christo» — «Греши смело, но веруй и радуйся во Христе еще смелее!». Итак, ты вот грешник и никогда не выйдешь из греха; монах ты или мирянин, кротким, злым ли желаешь быть, ты не вырвешься из пут мира, ты все равно грешишь. Так греши же смелее — именно на творимую благодать! Что это — неприкрытая прокламация даровой благодати, охранная грамота греха, устранение следования Христу? Или кощунственный вызов грешникам, озорничающим за ради благодати? Есть ли более дьявольское поношение благодати, чем грешить против дарованной Богом благодати? И католический катехизис неправ, признавая в этом грех против Святого Духа?

Здесь все становится понятным, если провести различие между предпосылкой и результатом. Если бы лютеровское высказывание служило предпосылкой к богословию благодати, тогда это, вне сомнения, превознесение даровой благодати. Но правильно будет подойти к этому лютеровскому высказыванию не как к началу, но исключительно как к концу, как к результату, как к замковому камню, как к завершающему слову. Понятое как предпосылка, pecca fortiter становится этическим принципом; и, значит, принцип pecca fortiter должен соответствовать принципу благодати. Это — оправдание греха. И лютеровское высказывание оказывается истолкованным превратно. «Греши смело» — для Лютера это могло быть лишь последним выходом, одобрением для того, кто открывает на пути следования Христу, что он, в бегстве от греха усомнившийся в Божественной благодати, не безгрешен. Для него это «греши смело» не есть основополагающее подтверждение его несмиренной жизни, но Евангелие от Божьей благодати, перед которым мы всегда, в любом положении суть грешники и которое ищет нас и оправдывает именно как грешников. Признайся смело в своих грехах, не пытаясь скрыться от них, но — «веруй еще смелее». Ты грешник, так и будь теперь им, не желай быть чем-то другим, кроме того, что ты есть; становись же каждодневно грешником и будь смел в этом. Но к кому это относится, как не к тому, кто изо дня в день сердцем отказывается от греха, кто изо дня в день отказывается от всего, что мешает ему следовать Христу, и кто, тем не менее, безутешен насчет своей ежедневной нетвердости и своих грехов? Кто иным образом может слушать это, не опасаясь за собственную веру, как не тот, кто, обновляя себя через утешение, зовет следовать Христу? Так лютеровское высказывание, понятое как результат, становится драгоценной благодатью, которая единственно и есть благодать.