Нил Синайский - Творения

При появлении наших, после прежней небоязненности, напала на них такая робость, что не оборачивали глаз на погоню из опасения быть схваченными, думая, что враги неотступно следуют сзади, извлекли мечи, некоторых бьют, многих умертвили, и шум, какой сами производили, приписывали нашествию противников, пока значительное расстояние, какое перебежали, не позволило им перевести несколько дух и не придало смелости оглянуться и посмотреть на преследующих. Так страх заставляет почитать предметы большими, делает, что представляются они в огромнейшем виде, нежели каковы действительно, потому что боязнь преувеличивает вещи сверх того, что они сами в себе.

Посему варвары бежали одни, оставив все, что было при них; пришедшие на их место из найденного извлекли большую пользу и остаток дня пробыли на сем месте. Потом, в следующий день отправясь в путь и четыре еще дня проведя в путешествии, пришли мы в стан, и послы, дав о сем знать, позваны были для представления Амману—так было имя царю варваров. Поднесши ему дары, получили от него благосклонный ответ, заняли шатер близ шатра его и пользовались великим благорасположением, пока, по тщательному дознанию, не приведено было в известность похищенное во время нашествия. И ими сделано это было в короткое время.

А у меня сильно трепетало сердце, при всякой вести приходил я в ужас. Во всяком (от чего бы то ни было) стуке слышал, казалось, тихий говор о том, что занимало меня; и уши приготовлены были к звукам известных слов, и ум ждал их как вестников, смотря, что возвестят: жизнь или смерть сына. Ибо, кто имеет нерешительное сведение о том, чем занят, и колеблется сомнением, тот, ни на чем не останавливаясь, приводится в волнение всяким представлением, пока ясное обнаружение истины не положит конца нерешительности недоумения и кружащуюся мысль не приведет в безмолвие.

Когда же приходили ко мне не совсем со светлыми лицами, поникшие взоры их принимая признаком нерадостного известия, говорил я: «Не имеете нужды и в словах, самый вид ваш извещает меня о бедствии, прежде языка вопиет о страдании, предвещая наружностию, что будет сказано словом. Не обманут меня обольстительные оговорки, не перехитрят близкие к вероятности рассказы. Вами придуман, может быть, приличный предлог к моему утешению, благовидною ложью прикрыта на время горечь истины.

Но я не обращаю внимания на слова, которые могут обманчиво принимать на себя вид вероятности, но в лице вижу душевное страдание, потому что лицо—образ души, ясно выражающий внутреннее ее расположение, а не искусственная личина, которая наружно показывает обыкновенно иные черты, а не сокрытые в глубине души. Слово, при свободном произношении, может, когда хочет, и печальное передать весело, придавая звукам какой угодно образ, подобно безобразной блуднице, которая природный вид искусственно прикрывает изысканными украшениями и действительную наружность преобразует вводящими в обман красками. Но лицо не в состоянии долго скрывать душевные страдания; оно делается неподкупным доносчиком о скрываемом втайне, своими явными изменениями обличая тайное расположение, и не может принужденною улыбкою пересилить печаль, как и зеркалу невозможно веселым и цветущим показать лицо, уныло потупленное, потому что оно отражает в себе обыкновенно то самое, что выражает собою смотрящийся.

Поэтому или непритворно, как прошу, скажите истину, или знайте, что вы, как говорил я теперь, сказали уже это. Что пользы на малое время успокоить печального ложным утешением, а впоследствии огорчить еще больше, когда откроется, что истина действительно печальна?»

Поэтому хотя уверяли меня многими клятвами, что сын не умер, но продан кому–то из живущих в городе Елузе и живет там, советовали самому туда идти и говорили, что найду там сына, однако же и сим не уврачевали моей печали, хотя и облегчили ее несколько. Что ж, если и жив, рассуждал я, и этот наибольший страх о смерти его прекращен? Все же он продан, живет в рабстве, не имеет води проводить время вместе со мною. Необходимость, поставляющая препятствия стремлениям произволения и свободу в своих решениях ограничивающая чужою волею, и самое удовольствие делает не вовсе чистым, потому что душе, что и естественно, желательно величаться самовластием; что ей по мысли, наслаждаться тем беспрепятственно, как ей угодно, и никак не порабощаться, когда приневоливают к тому, что не ею избрано.

Однако же я напоследок отправился в объявленный город с двумя, каких дали мне, путеводителями, и на дороге встретился нам один юноша, следовавший за навьюченными животными. Он видел меня в стане и подробно знал мои обстоятельства. Бывши же в Елузе и узнав, без сомнения, рассказываемое о сыне моем, как был он пленен варварами, сообщил ему известие обо мне и, взяв у него письмо, как благую весть нес от него ко мне. Увидев же меня издали, начал он подходить ко мне улыбаясь, а я смотрел на него не как на человека, о котором ничего не хранилось в памяти и которого черты при первой встрече вовсе неизвестны.