А.  Бриллиантов - Труды по истории древней Церкви

Но дело не ограничивается сказанным. Г–н Серебреников наносит себе еще более решительное поражение уже в пределах раскрытия первого антитезиса, и именно — с точки зрения им же данного определения монизма.

Сказав, что монизм в учении о составе мира бывает материалистический и спиритуалистический, иначе — идеалистический, и поставив вопрос, какого же монизма держался Эригена, он продолжает далее: «В ответ на этот вопрос автор говорит: «Эригена возвышается до ясно сознанного и решительно выражаемого им идеально–субъективного воззрения» и далее разъясняет, в чем состоит это воззрение. Полагая, что, по учению Эригены, чувственная природа есть не более, как мысль человека, а сам человек — мысль Божества, автор толкует учение Эригены в смысле учения Фихте, говоря: «Образ чувственного мира, по Эригене, даваемый чувством, восстал перед духом как нечто внешнее, как бы призрак, неотразимо действующий на человека и возникший из собственных недр человеческой природы». Основание для такого толковался автор находит в том, что Эригена приводит мнение Григория Нисского, по которому материальное тело есть не что иное, как комплекс акциденций, и без остатка разрешается в бытие духовное». — С подверением учения Эригены под понятие именно спиритуалистического или идеально–субъективного монизма рецензент, как сказано, и не соглашатся, пытаясь выставить против этого известные основания. Но непосредственно затем сам же г–н Серебреников рассуждает: мысль Григория Нисского о духовности представляемых тел имеет Эригены второстепенное значение. При помощи ее он хочет, по–видимому, расположить читателя к принятию основного своего понижения о постепенном нисхождении Божества из сверхсущественности Своей природы в предметы чувственного мира и о постепенном восхождении Его обратно, частнее, о переходе духа в тело и тела в дух». И потом, указав на сравнение Эригеной отношения между Божеством и миром с отношением, существующим между ком и телом в человеке, поясняет: «Чтобы приблизить к пониманию гателя эту последнюю мысль, Эригена, нужно думать, и приводит творение Григория Нисского. Он как бы говорит: что невозможного предмет собой предполагаемый мной переход духа в тело и обратно. Ведь существует же мнение, по которому тело разлагается на гения духа ? [40]Равным образом и далее, в других местах рецензии говорит, что по завершении мирового процесса, по учению Эригена «человеческая природа — и вместе чувственный мир — очистится, объединится и вся обратится в дух », что « чувственный мир прейдет в дух, а дух в Бога, все будет единый Бог». [41]если Эригена, по словам самого же рецензента, учит о переходе ду ха в тело и тела в дух и доказывает возможность этого перехода, если он соглашается с мнением, по которому тело разлагается на явления духа, и прямо утверждает, что и весь чувственный мир перейдет в дух, разве такое учение не есть именно настоящий спиритуализм, или — если угодно — идеализм?

На самом деле Эригена есть строгий идеалистический монист в том самом вольфовском смысле, в каком не хочет признать этого г–н Серебреников, и невольное признание этого факта неизбежно должно было сказаться так или иначе в его рассуждениях об учении философа. Характерно лишь, что г–н Серебреников высказывает его именно там, где со всей силой вооружается против него.

Основание считать Эригену спиритуалистом или идеалистом заключается собственно не в том, что он приводит мнение Григория Нисского о разрешении материальных предметов в духовные элементы, а в подробно и ясно развиваемом учении его самого, что все есть по своей сущности мысль Божества, что все поэтому должно разрешиться в мысль и для человека. Г–н Серебреников напрасно представляет дело так, как будто лишь автор « полагает », что по учению Эригены — чувственная природа есть мысль человека, а человек — Мысль Божества. Как же нужно иначе и полагать об учении философа, когда оно буквально таково? [42]Напрасно также затем, превратив как бы в личное мнение автора несомненный факт, служащий действительным основанием взгляда автора, он навязывает ему, в то же время, такое основание, которому автор на деле не только не придает особого значения, но даже и совсем не приводит в качестве основания для своего взгляда. [43]Мнение Григория служило для Эригены лишь подтверждением, хотя и важным, его учения, обосновываемого независимо от этого мнения, и приводится им как бы мимоходом; с таким именно значением упоминается оно и в нашей книге. [44]