СТАРЕЦ ИОСИФ. ВЫРАЖЕНИЕ МОНАШЕСКОГО ОПЫТА

Тогда, подобно тому как дыхание дает жизнь плоти, ум, сопряженный с молитвою, воскрешает умерщвленную душу свою, и человек, делая это, словно усердный работник, прилежно взыскующий милости, понемногу начинает ощущать умом просвещение божественного утешения.

И это первая ступень для монаха, который как новоначальный, ищущий явления Божия, обрел путь, ведущий к нему, и идет путем блаженным, и есть удостоверение, что он идет путем истинным. Вначале был, как мы сказали, луч призвания Божия, который один помогал очищению нашему. Но тогда человек еще не мог различить чувством ума оное ни для кого не видимое божественное действие, ощущаемое лишь иногда телесным образом, сообщающее легкость и приносящее духовные помышления, плач и слезы, память и сокрушение о содеянных грехах, а также стремление к подвигам и естественное и богоугодное созерцание творения, которое весьма сильно услаждает нашу душу, но еще не является тем умным видением ощущаемого светлейшего света, который это треблаженное действие являет нам, приходя как бы в тонком дуновении.

Оно, омывая ум, как божественная купель, очищает его и производит совершенное изменение всего тела, умягчая, так сказать, сердце, значительно усиливает свойственные уму по природе достоинства и вызывает горячую ревность, слезы и несказанную любовь ко Господу.

Когда же оно прекратится, насколько пожелает богодвижимая сила, этот светлейший свет вновь скрывается, и ты остаешься один, как бы помазанный благоуханным елеем. Как мать, благодать носит на руках и воспитывает этого мысленного священника, как младенца, и, когда матерь наша, благодать, приходит, он играет и радуется. Когда же она вновь удаляется, он плачет и кричит, ибо не знает премудрости Святого Бога и того, каким образом, «окрадывая» нас, Он приобретает для нас спасение.

Тот же, кто не искушен в этом, всякий раз, как благодать отойдет от него, считает, что она навсегда удалилась, и потому понуждает себя к посту, бдению, молитвам и молениям, разыскивая способ удержать ее, поскольку думает, что божественное утешение можно привлечь делами своими. А враги наши, бесы, разными способами досаждают монаху, чтобы тот еще усерднее, со слезами просил божественной помощи. И это происходит по действию божественного Промысла для его обучения.

Когда же мать снова возвратится и даст ему сосец безграничной радости и любви, он еще настойчивее ищет какой‑нибудь способ, чтобы навсегда соединиться и более никогда не разлучаться с этой небесной радостью. И, как плачущий младенец, восклицает: «Увы мне! Увы! О Сладчайшая Любовь, как же Ты меня оставила и удалилась от меня, так что меня едва не задушили свирепые бесы? Увы! Увы мне, несчастному! Что могу я сделать, чтобы удержать Тебя и непрестанно наслаждаться Тобою? Ей, Спасителю мой, пощади меня и не оставь впредь, но пребывай со мной в этой жизни. Когда же покину я сей мир, с Тобою да пройду через мытарства! Увы мне в день тот!»

Хотя он и говорит это и еще многое, однако Бог ничуть не внемлет его молитве, и после того, как божественное утешение усладит подвижника медом, к нему опять приходит горечь полыни. Но поскольку сосуд из‑за частого смазывания становится более чистым и для принятия божественного осияния более пригодным, то оно начинает и приходить чаще и задерживаться дольше, так что становится привычным, в то время как он, младенец премудростью и разумом, становится более дерзновенным, считая, что оно дано ему как воздаяние за его делание.

Такое состояние продолжается три или четыре года (иногда больше, иногда меньше), постоянно обучая и умудряя человека. При этом страсти его успокаиваются, и бесы убегают прочь, неспособные более вредить ему из‑за неотступного ограждения, охраняющего его.

Однако естество наше имеет обыкновение вскоре приносить нам насыщение при великом обилии какого‑либо утешения, поскольку мы носим тело плотское и тяжелое и из‑за этого и насыщаемся быстро, и оставаться в одном и том же состоянии для нас совершенно невозможно, если только мы еще не достигли БЕССТРАСТИЯ, о котором скажем после.

Если же мы находимся в каком‑то одном состоянии и не возрастаем постоянно, то, поскольку мы носим тленное тело, едва насытившись высокого, сразу обращаемся вспять и приходим в нерадение, как говорит о пище истинное слово [205] См.: Чис. 11, 4–6. .

Ибо, насытившись какой‑то пищи, человек желает другой и, насытившись ее, сразу устремляется к еще лучшей. Даже если он насытится МАННОЙ, исполненной всяческой сладости (ибо она превосходит всякое желание, почему и названа пищей ангелов), то и тогда вскоре, не имея лучшего предмета желаний, обращается назад и, восхотев лука и чеснока, уничижает посланную от Бога пищу [206] Ср.: Чис. 11, 6. .