http://horoshoe.info: Счастье потерянной жизни

- Петя, ты что здесь сидишь? Иди домой, - вдруг тихо прозвучал над его головой спокойный голос жены.

Петр от неожиданности вздрогнул, быстро встал, неуверенно поглядел ей в лицо и растерянно спросил:

- Это ты, Луша? Зачем ты встала? Ложись, ложись иди! - И тихо, поддерживая жену за локоть, он провел ее в комнату. На столе стояла чашка со щами и хлеб.

- Ешь! Ты ведь, как пришел с работы, не ел еще, - проговорила она и села на кровать.

Петр молча помыл руки и, механически подчиняясь жене, стал кушать. Какой-то комок в горле мешал ему глотать, он чувствовал на себе взгляд жены. Луша действительно внимательно наблюдала за ним. Она видела его растерянность и сердцем поняла, как он мучается в душе за совершенный поступок. Ей было жаль мужа! Она дождалась, когда он окончил кушать, тихо подошла сзади и прижала его голову к груди. Нестерпимым приступом подкатило к горлу Петра какое-то удушье, он тихо освободился от ее рук и дрогнувшим голосом сказал:

- Ложись иди, - и, не раздеваясь, упал на приготовленную постель на сундуке, порывисто набросив подушку на голову.

Томительно прошел следующий день для Луши. Один лишь вопрос сверлил неотвязно ее голову: каким он придет?

Петр пришел поздно, но пришел таким, каким она его еще не знала, простым, мягким. Из полы пиджака на стол вывалил гостинцы.

- Ну, Луша, конец, видно, пришел и твоим мукам, и моей гульбе и конец насовсем. После обеда по всему заводу и поселку расклеили объявление о мобилизации. Россия объявила войну Германии и Австрии, - спокойно, но грустно сообщил Петр жене новость.

Все последующие дни у Владыкиных прошли как во сне. Луша не раз принималась причитать по Петру, но он ласково утешал ее какими-то надеждами, в какие и сам мало верил.

Надвигающаяся разлука раздирала души обоих.

- Не успели пожить-то по-людски! - вздыхая, бросал кому-то слова возмущения Петр. Теперь лишь они поняли, как нужны друг другу.

В конце июня в числе других солдаток Луша с котомкой за плечами и Павлушкой на руках провожала мужа на войну. Как формировали их по группам, как с криком рассаживали по вагонам, как среди солдатских шинелей путались женские платки и платочки - все это, как в кошмарном сне, кружилось перед глазами Луши. Она стояла, застывшая, в стороне, недалеко от Петрова вагона, и очнулась, когда в последний раз Петр подбежал и обнял ее под ругань ефрейтора. В сумерках эшелон дрогнул и, сопровождаемый женскими воплями, тронулся на Москву. Луша с Павлушкой на руках стояла у края насыпи, ветер сорвал с ее головы платок и беспорядочно теребил волосы.

Медленно, с заплаканными глазами, возвращалась она в свою опустелую комнату. С сундука свисал не застегнутый баян мужа. Так беспомощной, никому ненужной повисла и жизнь Луши.

С новобранцами занимались недолго. Разгорающийся костер войны занялся огромным кровавым заревом и требовал новых и новых жертв - пушечного мяса. Часть Владыкина после небольшой муштровки бросили на передовую. Петра не пугала фронтовая канонада. Он как-то быстро освоился с грохотом взрывов и визгом шрапнели, с окопной грязью, стонами умирающих, кровью и изуродованными телами. Одно только сильно докучало ему, к чему он не мог привыкнуть, - это голод и вши. От вшей еще кое-как находились средства: то в овраге над костром организуют прожарку, а в походах под мышки закладывали корявый обрубок, чтобы чесать неделями немытое, изъеденное вшами тело. Но от голода спасения найти было невозможно. Многие надеялись найти съестное в вещевых мешках убитых, за что под градом пуль часто расплачивались жизнью.

Петр не раз уже испытывал ужас смерти, встречаясь с ней с глазу на глаз, но чья-то незримая рука охраняла его. Иногда, в часы затишья да после аппетитно опорожненного солдатского котелка, Петр с самоосуждением вспоминал бесшабашно прожитые дни и мимолетное счастье с Лушей.

Среди солдат росло недовольство. Бесцельность войны, голод и безответственность офицеров за судьбы солдат разлагали их души и понуждали к поискам выхода. Порой от нетерпенья и обид они убивали своих офицеров, покидали фронт и убегали в леса дезертирами. В спокойное от перестрелок время они сходились в оврагах с немцами и австрийцами, братались с ними и добывали у них харчи. Однако война есть война.

Однажды, окопавшись против австрийской позиции, Петр заметил, что из-за обрыва, за мелким кустарником, рядом с тропою показалась голова австрийца. Было это далеко, и он решил припугнуть его. Взяв на мушку кустарник и темное пятно за ним, Петр спустил курок: привычный выстрел и голова скрылась. Через несколько минут в этом же месте опять показалась голова. Петр снова выстрелил, и так раз до десяти. "Что этот австриец хочет от меня? Не иначе, как какая-либо хитрость", - с тревогой думал Петр. Страх одолевал его, и он еще крепче уцепился в винтовку.