Ланкаватара сутра

Учение об адхиштхане [или покровительстве] обретает ещё большее значение, если принять во внимание влияние, оказанное буддизмом Махаяны на доктрину спасения благодаря исключительно вере. Силу изначальных обетов бодхисаттвы также можно полагать исходящей от Будды. Если возможность просветления связана с покровительством ( адхиштханой ) или сверхъестественной силой ( прабхавой ) Будды, то происхождение всех чудес, имеющих место благодаря просветлению, должно возводиться, в конечном счете, к истоку самой Буддовости.

Во всяком случае, махаянская идея о Будде, способном передавать свою силу другим, знаменует одно из значительнейших отступлений [от канона], позволивших Махаяне отделиться от так называемого примитивного или изначального буддизма. И как только Будда был признан способным оказывать покровительство- адхиштхану , следующим шагом, который вполне логично должны были совершить его последователи, должна была стать идея искупления страдания. Наделение другого некой силой — идея позитивная, в то время как страдание во имя другого может быть признано идеей негативной. И хотя последняя, как ни странно, отсутствует в Ланкаватаре, — Гандавьюха [34] Гандавьюха (gaṇḍavyūha) или Гандавьюха-сутра — заключительная часть куда более объёмистой Аватамсака-сутры или «Сутры цветочной гирлянды». , как и Праджняпарамита [35] Праджняпарамита (prajñāpāramitā) или Праджняпарамита-сутра (полное название — «Ваджраччхедика праджняпарамита сутра» [«Сутра совершенной мудрости, рассекающей... как удар молнии»], она же — «Алмазная сутра»). весьма красноречивы в изложении концепции искупления страдания. Согласно этой концепции, сколь бы глубоким ни было страдание, оно может быть передано другому, если последний искренне пожелает, исходя из бескорыстной и всеобъемлющей любви, принять это страдание на себя, так что реальные страдающие не только освобождаются от страданий, но и избавляются от их неблагоприятных последствий, тем самым обретая возможность более легко и успешно продвигаться к достижению счастливой жизни. Всё это идёт категорически вразрез с концепцией индивидуальной ответственности. Но подлинно верующие нуждаются в этом искупительном страдании для собственного духовного развития.

Перенесение собственного или искупление чужого страдания всё ещё остаётся негативом и не способно полностью соответствовать нашим духовным потребностям. В последнем случае необходимо совершить нечто очень доброе, чтобы противостоять злым, стремящимся завладеть этим миром для собственного прославления. Потому последователи Махаяны накапливают заслуги не только для собственного просветления, но и для общего умножения заслуг, которые можно равномерно разделить между товарищами-существами, одушевлёнными и неодушевленными. Таково истинное значение слова паринамана [36] Паринамана, pariṇāmana — букв. pari («вокруг; в обратном направлении») + nāmana («слава, известность»); при этом nāmana имеет и ещё одно значение: «имя собственное; личное имя, прозвище, наречение», вследствие чего термин pariṇāmana может иметь и значение обратное предыдущему, т. е. — «использование чего-либо предназначенного обществу — в личных целях», с чем и связан эпитет «истинное значение слова паринамана» , то есть, посвящение своей заслуги другим во имя их духовного развития.

Как я уже говорил выше, понятие паринамана практически не встречается в Ланкаватаре, что странно. Невозможно представить, что Ланкаватара была составлена ранее Праджняпарамиты или Гандавьюхи [37] Согласно последним данным, Ланкаватара приняла вид, известный нам сегодня, в IV-V вв. При этом появление Ваджраччхедики праджняпарамиты относят к III — пер. пол. IV вв., Аватамсака же, содержащая в себе Гандавьюху, датируется ориентировочно I-м веком. . А если это так, почему нет ни слова о паринамане? Как это объяснить?

В завершение этого раздела [повторю, что] история буддизма это история взаимоотношений двух групп существ: к первой относятся Будда (он — просветлённый), Татхагата, Архат, остальных же обычно определяют словом сарвасаттва ( sarvasattva ), что буквально означает «все существа» — жадные до мирских вещей и потому бесконечно страдающие. Несмотря на страстное влечение к мирским удовольствиям, они осознают своё положение и совершенно им не удовлетворены, а когда задумываются, чувствуют себя внутренне глубоко несчастными. Они жаждут подлинного счастья, предельной реальности и благодатного просветления. Они смотрят вверх, туда, где Будда, погружённый в медитацию, умиротворённо созерцает их с присущей ему беспредельной мудростью. Глядя вниз на своих товарищей-существ, неизъяснимо измученных собственной алчностью, неведением и себялюбием, он обеспокоен, поскольку ощущает неодолимое чувство любви, проснувшейся в нём, — любви, ныне совершенно очищенной от всех омрачений себялюбия и объемлющей состраданием весь мир, хотя без привязанности к нему. Будда покидает свою запредельную обитель. Он виден среди чувствующих существ, каждое из которых воспринимает его согласно собственному [внутреннему] свету.