Клайв Льюис: Боль утраты

Как я смею даже думать о подобной гадости и ерунде? Может быть, я надеюсь, что если чувства настолько искажены, то я буду меньше чувствовать? Не являются ли мои записи бессмысленными попытками человека, не желающего примириться с фактом, что единственный способ прекратить страдания это принять и перестрадать их? Кто все еще надеется , что существует какое-то средство от боли, нужно только хорошенько поискать? Что бы мы ни делали в зубоврачебном кресле, хватаем ли врача за руки или смирно сидим, сложив руки на коленях, сверло продолжает сверлить.

А горе по-прежнему похоже на страх, вернее, ужас. Или ожидание, будто сидишь и ждешь, что вот-вот случится что-то ужасное. Вся жизнь приобретает постоянный привкус временности. Не стоит ничего начинать. Я никак не могу угомониться, меня одолевает зевота, я не могу найти себе места, я слишком много курю. До сих пор мне вечно не хватало времени, теперь в жизни не осталось ничего, кроме времени . Чистое время, пустое бесконечное время

Единая плоть. Или, если вам больше нравится, другое сравнение — корабль. Потерян мотор с правого борта, я — оставшийся мотор с левого борта, должен как-то дошлепать до пристани. Вернее, пока не закончится плавание. Как я смею даже мечтать о пристани? Скорее всего меня встретит пронизанный ветром пустынный берег, черная ночь, оглушающий грохот шторма, впереди показались сваи, а мелькнувший на берегу огонек — скорее всего, размахивающий фонарем пьяный забулдыга. Так выглядит ее подход к берегу. Такой же был у моей матери. Я называю это — их подход к берегу, а не прибытие.

На самом деле я думаю о ней не все время. Например, во время работы или разговора это просто невозможно. Но эти периоды, когда я не думаю о ней, пожалуй, хуже всего. Потому что еще даже не осознав причины, я чувствую, что мне не по себе, мне чего-то не хватает. Бывают такие сны, в которых вроде бы не происходит ничего страшного, ничего значительного, о чем можно было бы рассказать за завтраком, но в то же время вся атмосфера сна, особый привкус кошмара оставляют впечатление ужаса. Также и здесь. Я замечаю, что ягоды рябины начинают краснеть, и на секунду не могу сообразить, почему именно рябина ввергает меня в депрессию. Слышу бой часов, и в нем чего-то не хватает, какой-то не такой звук. Что случилось с миром, почему все выглядит таким плоским, бесцветным, изношенным? И тут я вспоминаю.

Вот еще что меня пугает. Природа возьмет свое, постепенно утихнет мучительная боль, пройдут ночные кошмары, но что потом? Просто апатия, мертвая скука? Наступит ли когда-нибудь время, когда я перестану вопрошать, почему весь мир превратился для меня в убогую улочку, потому что грязь и мерзость запустения стали для меня нормой? Неужели за скорбью следует скука с налетом легкой тошноты?

Чувства, чувства и чувства. Начну-ка я думать. Если трезво подумать, что нового привнесла смерть Х. в мое восприятие мира? Какое основание для сомнений в том, во что я всегда верил? Мне прекрасно известно, что каждый день во всем мире умирают люди, происходят вещи и пострашнее. Должен сказать, что я это учитывал, меня предостерегали, да я и сам себя предостерегал — не рассчитывай на всемирное счастье. Более того, страдания предусмотрены, они — часть плана. Нам было сказано: «Благословенны те, кто скорбят», и я соглашался с этим. Я не получил ничего, чего бы я не ожидал. Конечно, большая разница, когда это случилось с тобой, а не с другими, и не в воображении, а в действительности. Да, но как может человек в здравом уме понять эту разницу? Тем более, если его вера была истинной и его сочувствие к горестям других было искренним? Объяснение достаточно, даже слишком , простое. Если мой дом рухнул от одного дуновения, значит это был карточный домик. Вера, которая «все принимала во внимание», была воображаемой. «Принимать во внимание» не значит «сопереживать». Если бы меня действительно волновали чужие горести, как я полагал, я не был бы так придавлен собственным горем. Это была воображаемая вера , играющая с безобидными фишками, на которые наклеены бумажки со словами: «болезнь», «боль», «смерть» и «одиночество». Я верил, что моя веревка достаточно крепка, пока это было не так уж важно, но когда встал вопрос, выдержит ли она мой вес, выяснилось, что я никогда и не верил в ее крепость.

Любители бриджа утверждают, что надо непременно играть на деньги, иначе теряется интерес. Так же и здесь. Если вы ничего не ставите на кон, то и неважно, есть Бог, нету Бога, милосердный Он, или злобный космический садист, есть ли вечная жизнь или ее нет. И вы никогда не осознаете, насколько это для вас важно, пока не начнете играть не на фишки и не на шестипенсовики, а поставите на кон все, что имеете, до последнего пенни. Только это может встряхнуть такого, как я, и заставить пересмотреть свои взгляды, начать думать и верить по-новому. Такому требуется дать хорошего тумака, чтобы привести в чувства. Иногда правды можно добиться только пытками, и только под пытками ты сам узнаешь правду.