Русская Православная Церковь - Чудо исповеди. Непридуманные рассказы о таинстве покаяния

Судить о священнике только по его жизни или по тому, что видишь в его жизни, нельзя, потому что ты видишь внешность. Скажем, ты видишь, что он грешный человек, а разве ты видишь, как он плачет пред Богом, как он страдает о своём падении или о своей слабости? У меня есть тому очень поразивший меня пример.

У нас в Париже был священник, который отчаянно пил — не всё время, но когда запивал, то запивал крепко. Я тогда был старостой, он приходил в храм на службы в таком виде, что качался на ногах, я его ставил в угол и становился перед ним, чтобы он не упал. Мне тогда было лет 20 с небольшим, у меня понимания было очень мало; мне его было жаль как человека, потому что я его любил, вот и всё. Потом случилось так, что нашего приходского священника немцы взяли в тюрьму, и этого пившего священника попросили его заменить. Он тогда бросил пить; он служил. Я к нему пошёл на исповедь сразу после того, как его назначили, потому что не к кому было идти. Я шёл к нему с мыслью, что я исповедуюсь Богу. Священник, как говорится в увещевании перед исповедью, только свидетель, значит, он будет свидетельствовать перед Богом в день Суда о том, что я сделал всё, что мог, чтобы сказать правду о своём не достоинстве, о своих грехах. Я начал исповедоваться, и я никогда не переживал исповедь, как в тот день. Он стоял рядом со мной и плакал — не пьяными слезами, а слезами сострадания, в самом сильном смысле сострадания. Он со мной страдал о моей греховности больше, чем я умел страдать, он страдал всем страданием собственной жизни за мою греховность, и он плакал всю исповедь. И когда я кончил, он мне сказал: «Ты знаешь, кто я такой. Я не имею никакого права тебя учить, но вот что я тебе скажу: ты ещё молод, в тебе есть ещё вся сила жизни, ты всё можешь осуществить, если только будешь верен Богу и верен себе. Вот что я тебе должен сказать…» И он мне сказал многое истинное. На этом кончилась исповедь, но я никогда не забывал этого человека и то, как он смог надо мной плакать, будто над мертвецом, будто над человеком, который заслуживает вечного осуждения, если только не исправится.

А впоследствии я совсем иначе стал о нём думать. Он был молодым офицером во время гражданской войны. Во время отступления войск из Крыма он на военном судне уходил в Константинополь. На другом корабле были его жена и дети, и он видел, как этот корабль утонул. Перед его глазами утонули его жена и дети… Разумеется, люди, ничего не испытавшие подобного, но святоши, могут сказать: «А Иов? Он ещё хуже пострадал. Почему этот священник не стал подобен Иову?» Я одному человеку на это ответил: «Ты сначала испытай его горе, а потом будешь о нём судить». С тех пор, как я узнал о его трагедии, у меня никогда язык не повернулся осудить его за то, что он запил. Да, горе было такое, ужас был такой, — что он не выдержал. Но он остался верен Богу. Он остался священником, вернее, он стал священником для того, чтобы разделить с другими людьми их трагедию, их греховность и покаяние. Дай Бог нам больше таких священников».

Митрополит Антоний Сурожский. Царственное священство мирян. «Альфа и Омега». 1998. № 1

«Однажды, — вспоминает митрополит Вениамин (Федченков), — приходит ко мне молодая женщина лет двадцати пяти. И просит меня исповедать её.

— Ну хорошо, — ответил я. — Только сначала немного побеседуем перед исповедью.

Через каких-нибудь 5-10 минут я предложил ей исповедоваться. Вдруг она заявила мне:

— А исповедоваться у вас я не буду!

— Почему?! — удивляюсь я.

— Потому что я шла исповедоваться к незнакомому духовнику; а с вами поговорила 5 минут, и мне кажется, что я знакома с вами уже 20 лет, и мне стыдно будет исповедоваться.

Я начал доказывать ей неправильность её настроения, но — напрасно,

— Нет, нет! — настаивала она. — Не буду исповедоваться! Понимая причину её смятения, я решил помочь ей.

— Ну хорошо! Вы не будете сами говорить о грехах. Вот станем на коленочки, и я буду говорить ваши грехи, вы же молчите. А если я скажу что неверно, тогда вы ответьте «нет!». Она легко согласилась. Конечно, я не прозорливец, а говорил об общих грехах. Она молчала сначала. Потом после какого-то вопроса ответила:

— Нет! Этого не было.

— Ну и слава Богу, — спокойно ответил я. Вдруг она добавила: — Нет, нет, подождите, подождите! Припомнила: и это было!

— Ну вот и хорошо, что вспомнили. Исповедь кончилась».