Сергей Булгаков - Апокалипсис Иоанна

Третья часть благословения Иоаннова делается от Христа, в особенно пространном, торжественном и догматически содержательном Его именовании: «и от Иисуса Христа, свидетеля [ 13] верного, Первенца из мертвых и Владыки царей земных» (5-а). В отличие от IV Евангелия, принадлежащего тому же священному писателю, Вторая ипостась здесь описывается не со стороны вечности Своей, как «сущее в начале Слово», но со стороны Ее служения в мире, космического и сотериологического, как «свидетель верный, первенец из мертвых и владыка царей земных»: служение пророческое и в особенности царское. Но здесь же присоединяется и первосвященническое служение как искупителя: «Ему, возлюбившему нас и омывшему нас от грехов наших кровию Своею, и соделавшему нас царями и священниками Богу и Отцу Своему, слава и держава во веки веков. Аминь» (6). Здесь в сжатой лапидарной форме излагается учение о Христе как искупителе и спасителе — так, как оно кристаллизовалось в апостольский век, в посланиях ап. Павла (особенно Кол. I, 18), Петра и др. в связи с внутренним, иерархическим соотношением Первой и Второй ипостасей, Бога и Христа: «Царями и священниками Богу и Отцу». Это соответствует уже и учению IV Евангелия («восхожу ко Отцу Моему и Отцу вашему, Богу Моему и Богу вашему» ( Ин. XX, 17). Но и этим еще не исчерпывается христологическая часть благословения, п. ч. она продолжается и в области эсхатологии, и притом с особенной, можно сказать, в этом смысле как бы программной силой, свойственной этой пророческой книге: «се грядет с облаками и узрит Его всякое око, и те, которые пронзили Его и возрыдают перед Ним все племена земные. Аминь» (7). Здесь явное созвучие с Ин. XIX, 37 ( Зах. XII, 12), а также есть, конечно, и синоптическая эсхатология «малого апокалипсиса» ( Мф. XXIV, Мк. XIII, Лк. XXI. Ср. Дан. VII, 13-14).

Обращение с благословением, которое излагается в третьем лице чрез посредство Иоанна, теперь еще особо подтверждается от первого лица, «Господа Вседержителя», самого Бога-Отца, Который применяет к Себе еще особый символ Своей вечности: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь, Который есть и был и грядет» (8). Повторяется слово стиха 4-го — о вечности Божией. Следует здесь же остановить внимание, что эта же самая формула: α и ω, первый и последний, начало и конец, — применяется и в других текстах Откровения, именно I, 10-в, XXII, 13, однако уже в применении не к Отцу но ко Христу, как следует из всего контекста (см. ниже). Можно поэтому здесь уже заранее указать, что это отождествление свидетельствует о Богочеловечестве Христовом, в котором не умаляется Его Божество, и, напротив, со всей силой свидетельствуется священным писателем.

Этим заканчивается пролог, представляющий собой торжественное заглавие и вступление в книгу Откровения. За ним следует уже введение, содержащее в себе призвание к пророчеству, вступление в него вместе с пророческим обращением семи церквам, к которым оно непосредственно и направлено.

Иоанн называет здесь себя как «брата и соучастника в скорби, царствии, терпении Иисуса Христа» (9), т. е. в христианском подвиге злострадания и долготерпения, а вместе и в благодатном утешении, в «царствии», находящемся на острове Патмосе в изгнании за «слово Божие и за свидетельство Иисуса Христа». «Я был в духе в день воскресный», т. е. в экстатическом состоянии боговдохновенности, «и слышал позади себя громкий голос, как бы трубный» (10) (ветхозаветный образ у Иез. III, 12), повелевающий «виденное» (т. е. слышанное и виденное), написать в книгу и послать семи церквам, к которым обращено послание: тогда тайнозритель «обратился, чтобы увидеть, чей голос, говоривший с ним», (12), так выражается акт мистического сосредоточения и созерцания по отношению к ниспосылаемому откровению. Неописуемости и невыразимости его соответствует эта как будто случайная неточность выражений: «обратился , чтобы увидеть , чей голос , и обратившись увидел» . И далее описывается это мистическое видение. О характере самого видения следует сказать, что оно подается вместе со многими другими подобными Иоанну апостолу как тайнозрителю, который есть единственный, к тому призванный. Из древних пророков лишь немногие имели подобные видения: Исаия, Иезекииль, Даниил. [ 14] Никто из апостолов не был удостоен подобных созерцаний, хотя и имели небесные видения Христа (ап. Павел) с невыразимыми человеческим словом вдохновениями ( 2 Кор.XII). Этим отмечается особая к тому избранность возлюбленного ученика ап. Иоанна. В этом первом видении Христос является ему в силе и славе. Он описывается при этом как «подобный Сыну Человеческому»: здесь объединяется ветхозаветное пророческое видение Даниила (VII, 13-14) с новозаветным чрез общее именование: «Сын Человеческий», как свидетельством боговоплощения. Оно означает: Богочеловек . Отдельные черты этого образа таковы: Христос является «среди семи золотых светильников» (12-13), и в деснице Своей Он держит семь звезд (16). «Тайна» этих семи звезд и светильников относится к семи церквам, к которым обращено послание и к ангелам их (20). Таким истолкованием этот образ до известной степени ограничивается и как бы локализуется, ему придается исторически символическое значение. Однако едва ли одного такого истолкования достаточно. Не говоря уже о том, что семь церквей (как будет сказано ниже) символизируют собой полноту вселенской церкви вместе с ангелами ее, но и вообще седмеричное число есть число полноты даров Св. Духа. И то, что мы уже уразумевали (ст. 4) о семи духах, находящихся пред престолом Господним, как откровение ипостаси Духа Святого, это же и здесь во образе седмизвездия и седмисвещника церквей знаменует Духа Святого, почивающего на Сыне, помазанном от Отца, Христе. А Христос посылает Духа Святого Церкви Своей. Этой обшей мысли и соотношению соответствует и дальнейшая символика в явлении Сына Человеческого как Первоосвященника. Этому соответствует Его образ «облеченного в подир и по персям опоясанного золотым поясом» (13), причем то и другое выражает первосвященническое и царственное служение Христово. Его небесный прославленный образ описывается далее чертами пророчества Даниила (VII, 8), относящимися к Ветхому днями, (к Богу-Oтцу), но здесь примененными и к Его прославленному Сыну: «глава Его и волосы белы, как белая волна, как снег, и очи его, как пламень огненный» (14). К этому еще присоединяется черта из пророческого видения Даниила о муже из Уфаза, о котором: «руки и ноги Его по виду — как блестящая медь, и глас речей Его, как множества людей» ( Дан. XVI, 6; Иез. LIII, 2). Здесь же, в Откровении , говорится «и ноги Его подобны халколивану, [ 15] как раскаленные из печи, и голос Его, как шум вод многих» (15) (Ср. II, 10). Наконец, к тому прибавляется еще и такая черта: «из уст Его выходит острый с обеих сторон меч, и лицо Его, как солнце, сияющее в силе своей» (16) (Ср. II, 12, 16; XIX, 15). Образ обоюдоострого меча, исходящего из уст Христа, может относиться к силе слова Его как проповедующего и судящего в истине, но это же выражает и Его царское могущество и воцарение в мире. Подобный образ в точности, конечно, отсутствует в Евангелии, он трудно сочетается с образом «кроткого и смиренного сердцем» Христа, и, однако, одно с другим соединено и взаимно содержится (об этом ниже в гл. XIX). Образ солнца, сияющего в силе своей, даже и у синоптиков ( Мф. XVII, 2: «лицо Его как солнце» в Преображении, ср. XIII, 43: «праведники воссияют, как солнце»). Во всей совокупности видение тайнозрителя дает образ божественного величия, славы и силы, которое в такой мере потрясает тайнозрителя, что он от этого видения «пал к ногам Его, как мертвый» (17). Очевидно, что все это видение не поддается описанию в данных образах, которые, если и применяются, то лишь за отсутствием соответственных слов на языке человеческом. Но естественно, что символика образов здесь заимствуется из существующего уже запаса речений пророческих и лексикона апокалиптической письменности и если не представляет оригинальности, то имеет определенное духовное значение.