Николай Ведерников - Быть священником вчера и сегодня (сборник)

Любовь Отца – это та правда, истина, которая его окрылила, как бы заставила принять решение. И он, раскаявшись в том, что сделал, пошел с верой в любовь Отца и готовил свою Исповедь, исповедь покаянную: я согрешил против неба и пред тобою, и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих (Лк. 15, 18—19). Отец ведь ждал его; он вышел к нему навстречу. Увидел, что идет сын, оборванный, нищий, в лохмотьях, но его сын. Отец сжалился, пал к нему на шею, целовал его; вот это любовь Божия, вот радость покаяния, радость возвращения. Отец в своей любви не лишил его сыновства; недостойный сын – да!; но не чужой, не раб, не работник.

Отец его принял; всё было забыто, всё прошлое зачеркнуто, абсолютно всё. Вот прощение; вот где правда. Отец не потребовал каких-то специальных извинений или обещаний; ничего не потребовал. Просто принял. Сын вернулся, был мертв – и ожил, пропадал – и нашелся. Того прошлого больше нет – наступила общая радость. Радость не в том, что сын обещал что-то такое в будущем, он ничего не обещал, а именно вернулся сам, сын возвратился. Вот в этом всё дело: раз ты вернулся, значит, будет уже всё совершенно по-другому, новая жизнь начинается.

Пастырь должен всегда помнить и внушать пасомым, что вот так будет с любым грешником, который кается. Каждого кающегося грешника священнику надо именно поддержать, радоваться о нем, что он пришел. Не требовать от него никаких специальных обещаний, а вот человек пришел – и пастырь верит, что он пришел прочно. Как в притче о блудном сыне: отцовская любовь всё покрыла. Так и Божия любовь: она всё покрывает; в ней истина. Вот так Господь принимает кающегося грешника. Покаяние – это возвращение к правде, к истине, от лжи, от иллюзии, от всего того, в чем он пребывал там, в дальней стране.

Епископ Антоний (Храповицкий) отмечал: «…притча о блудном сыне служит наглядным изображением того, что человек должен пережить сложный решительный нравственный переворот прежде, чем он будет в состоянии сказать в своей душе (самому себе) подобно блудному сыну: встану, пойду к отцу моему (Лк. 15, 18). Когда такой переворот уже совершится, задача пастыря по отношению к тому человеку исполнена наполовину, он его уже родил (см. 1 Кор. 4, 15; Флм. 1) и теперь должен относиться к нему, как пестун. Само собой разумеется, что одна внутренняя решимость человека не может быть увлекающим полетом к небу; человек должен бороться, искоренять и разорять дурное, созидать и насаждать доброе (см. Иер. 1, 10). Священник, своими уроками благодатной жизни помогающий человеку на пути нравственного совершенствования, тем довершает вторую половину своего пастырского долга» [329] . Так емко, в нескольких фразах, епископ Антоний указывает на то, в чем именно заключается пастырское воздействие на пасомых.

Свобода может быть только в Боге, когда человек живет вне Бога, он во лжи, в том, что несет в себе смерть, тление, гибель. Вот эта разница, которую надо почувствовать. Человек становится рабом греха, собственных страстей, этого «что хочу, то и делаю». Это совершенно другое состояние, он на крючке находится, он не может выбраться из этого своего лабиринта, хотя думает, что свободен. Любой алкоголик, наркоман, блудник или, скажем, чревоугодник находится в зависимости от своей страсти. Эта зависимость может доходить до клинических состояний, и вот это уже подлинно рабство: рабство греху.

Интеллигентный, вполне порядочный человек, атеист, который не имеет сильных страстей, хорошо работает, всеми уважаем, живет в иллюзии, поскольку не считает себя рабом греху. Можно уважать свободу такого человека, но у христианина совершенно другая платформа: вера в будущую жизнь и в то, что он несет ответственность перед Богом.

Неверующий человек находится в плену иллюзии. Он чувствует себя благополучным, он обычно хочет взять от жизни всё и сейчас, якобы в свободе. Для себя он как будто прав, для своего полностью неверующего сознания. Если он чувствует сейчас желание насладиться жизнью – то почему же ему не насладиться? А дальше его не будет вообще. Это особое сознание у человека. Но ведь у него в практике смерти не было, не было уничтожения, поэтому он не знает, что будет дальше, за гробом, если он действительно искренно верит в то, что после смерти – пустота. Он верит опять-таки в иллюзию, что за гробом ничего вообще нет. Это ведь тоже своего рода вера. Значит, если он так верит – пока его что-то не сдвинуло – он этой иллюзией и живет. И он как будто прав в том, что он свободен насладиться своими страстями, грехами, а дальше – он превращается в ничто. Он действительно может быть порядочным, потому что в нем жива совесть, которую он не сознает как голос Божий, а просто думает, что так надо сделать, иначе не могу, мои родители так делали, мои бабушки и дедушки, и я порядочный человек. Ему это как бы естественно – в бытовом смысле, в смысле чисто практическом. Он не может воровать, не может совершать какие-то пакостные поступки, потому что в душе у него есть сознание того, как надо делать. Но это опять-таки без веры в Бога – внешний момент, который не может принести пользы духовной, поскольку со смертью всё кончается; для него больше ничего нет, он умрет и превратится в ничто. У него совсем другие критерии: он не хочет ударить лицом в грязь перед другими людьми. Это тщеславие, чисто человеческое: «Я порядочный человек, как и многие порядочные люди, не позволю себе хамить, ругаться, поступать отвратительно». Но это его естественное состояние, основанное на происхождении, воспитании, он живет в интеллигентной, культурной среде. Неверующий отвечает перед судом человеческим, исходя из этого сообразует свое поведение, чтобы избежать проблем, обеспечить себе благополучную, даже, может быть, и роскошную жизнь, здесь, на земле.