Затем уже исповедующиеся по одному подходят к аналою, на котором лежат Святое Евангелие и Крест, делают поклон ко Кресту и Евангелию, становятся перед аналоем, склонив голову или на колени (последнее не обязательно), и начинают исповедоваться. Полезно при этом составить приблизительный план для себя — какие грехи исповедовать, чтобы не забыть потом на исповеди; но надо будет не просто прочитать с листка бумаги о своих язвах, а с чувством вины и раскаяния открывать их перед Богом, вынимать их из души своей, как каких-нибудь гадких змей, и с чувством отвращения избавляться от них. (Сравни этот список грехов с теми списками, которые будут держать злые духи на мытарствах, и заметь: чем тщательнее ты сам обличишь себя, тем меньше страниц обнаружится в тех демонских писаниях.) При этом, конечно, каждое извлечение такой мерзости и выведение ее на свет будет сопровождаться некоторым чувством стыда, но ты знай твердо: Сам Господь и служитель Его — исповедующий тебя иерей, как бы ни был отвратителен твой внутренний греховный мир, только радуются, когда ты от него решительно отрекаешься; на душе священника только радость о покаявшемся. Любой священник после искренней исповеди еще более располагается к исповедующемуся, гораздо ближе и заботливее начинает относиться к нему.
27. Изглаживает ли покаяние воспоминание о совершенных ранее грехах?
Ответ на этот вопрос дается в очерке на Евангельскую тему — «Блудный сын».
«…Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел его отец и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его.
Сын же сказал ему: „Отче! я согрешил против неба и перед тобою и уже недостоин называться сыном твоим“. А отец сказал рабам своим: „Принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его, и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка и заколите: станем есть и веселиться!“ (Лк. 15, 20–23.)
Кончается пир в доме благого, милосердного отца. Затихают звуки ликования, расходятся званые гости. Вчерашний блудный сын выходит из чертога пира, еще полный сладостного чувства любви и всепрощения отца.
За дверями он встречается со стоящим вне старшим братом. В его взоре — осуждение, почти негодование.
Замерло сердце младшего брата; исчезла радость, заглохли звуки пира, пе-ред взором встало недавнее, тяжелое прошлое…
Что он может сказать брату своему в оправдание?
Разве его негодование не справедливо? Разве заслужил он этот пир, эту новую одежду, этот золотой перстень, эти поцелуи и прощение отца? Ведь еще недавно, совсем недавно…
И низко склоняется голова младшего брата перед суровым, осуждающим взором старшего: заныли, заболели еще совсем свежие раны души…
Со взором, просящим милосердия, блудный сын бросается на колени перед старшим братом.
„Брат… Прости меня… Не я устроил этот пир… И не просил я у отца этой новой одежды, и обуви, и этого перстня… Я даже не называл себя более сыном, я просил лишь принять меня в наемники… Твое осуждение меня справедливо, и нет мне оправдания. Но выслушай меня и ты, может быть, поймешь милосердие нашего отца…
Что прикрывает теперь эта новая одежда?
Вот, посмотри, следы этих страшных (душевных) ран. Ты видишь: на моем теле не было здорового места; здесь были сплошные язвы, пятна, гноящиеся раны (Ис. 1, 6).
Они сейчас закрыты и „смягчены елеем“ милосердия отца, но еще мучительно болят при прикосновении и, мне кажется, будут болеть всегда…
Они будут постоянно напоминать мне о том роковом дне, когда я с черствой душой, полной самомнения и горделивой уверенности в себе, порвал с отцом, потребовав свою часть имения, и ушел в ту ужасную страну безверия и греха…
Как счастлив ты, брат, что у тебя нет воспоминаний о ней, что не знаешь того смрада и тления, того зла и греха, которые царят там. Ты не испытал духовного голода и не познал вкуса тех рожков, которые в той стране надо красть у свиней.
Вот ты сохранил свои силы и здоровье. А у меня их уже нет… Только остатки их я принес обратно в дом отца. И это сейчас разрывает мое сердце.
Для кого я работал? Кому я служил?
А ведь все силы можно было бы отдать для служения отцу…
Ты видишь этот драгоценный перстень на моей грешной, уже слабой руке. Но что бы я не отдал за то, чтобы на этих руках не было следов той грязной работы, которую они выполняли в стране греха, за сознание, что они всегда работали только для отца…
Ах, брат! Ты всегда живешь во свете и не будешь никогда знать горечи тьмы. Ты не знаешь тех дел, которые там совершаются. Ты не встречался близко с теми, с кем там приходится иметь дело, ты не касался той грязи, которой не могут избежать живущие там.
Читать дальше