Мария Скобцова - Избранные эссе

Конечно нет. Он учит нас трудностям этого пути, много раз указывает на неизбежность поражений и искушений, которые ждут нас, и зовет дальше, к цели — радости и к подвигу на этом пути. Он говорит: «…путь Божиий есть ежедневный крест. Никто не восходит на него, живя прохладно. О таком прохладном пути мы знаем, где он заканчивается. Богу не угодно, чтобы беспечным был тот, кто ему предан всем сердцем».

И на этом пути неизбежны искушения, о которых он нас предупреждает: «…от искушений человек приобретает душу одинокую и беззащитную, сердце омертвевшее и смиренное. В нас растворяются и утешения, и поражения, свет и тьма, брань и помощь, — короче сказать, — теснота и пространство. Нужно терпеть, потому что Терпение есть матерь утешения и некая сила, обыкновенно порождаемая широтою сердца. Один смирен по страху Божию, другой смирен по радости. И смиренного по страху Божию сопровождают скромность, благочиние чувств и сокрушённое сердце. А смиренного по радости сопровождает великая простота, сердце возрастающее и неудержимое!»

Я нарочно заканчиваю этим текстом, словами Исаака Сирина, потому что и в нём есть ключ к уразумению аскетизма. А именно, великая простота сердца, которое неудержимо в любви и разрастается от неё. Трудный путь, о котором говорит Исаака Сирин, кроется в отречении от «мира сего», для подвига стяжания мира Божьего и раскрытии своего сердца. Я не думаю, что все приведённые мною слова Исаака Сирина, требуют подробных комментариев. Вернувшись к началу моего эссе, эти слова совершенно опровергают установившийся предрассудок о «тёмном лике», в равной мере как и «розового христианства».

В словах Исаака Сирина есть не только мера и гармония, достигнутая полнота и правильное соотношение двух заповедей, но и: Мир в Боге и Бог в Мире. И никакими силами не оторваться от аскетического пути мирского делания, по учению Исаака Сирина. И только в любви к человеку, и в сердце милостивом открывается божественное услаждение.

Я думаю, что не будет заблуждением сказать, что в области русского религиозного пути особенно сильно утвердилось начало творение мира. Не мира сего, а Мира Божьего. А русский религиозный путь именно так и раскрывается.

Русская мысль всегда стремилась увидеть в деле человеческом дело Божье, осмыслить творение Мира, как от Бога завещанную задачу. Положительных доказательств такого понимания русской религиозной задачи не счесть, но, наряду с положительными, существуют и доказательства отрицательные.

Несмотря на искажения и отходы от первоначальной религиозной заданности, русский дух никогда не изменял верности образу Божьему в творениях. Бывало, что Богу изменял, но образу божьему оставался верен всегда. Именно на этом построен знаменитый парадокс Соловьёва: «Человек произошёл от обезьяны, а потому положил душу свою за други своя».

А если повернуться к нашему гуманизму, то он растворялся в религиозном тоне и Хомякова, и Достоевского, и Соловьёва, которые были гуманистами. Они преображали западный, ущербный гуманизм, лишённый Бога, в нечто иное, в веру в человечество, живущее в Боге, и в Нём открывающее себя.

Я здесь привожу примеры текстов Исаака Сирина, и так подробно пишу о современном гуманизме и аскетизме, чтобы наглядно показать, что развилось в России за последние десятилетия. А именно — наглядное опровержение всего сказанного: т. е. развился и раскрылся русский коммунизм. В нём нет ни любовного приятия мира, ни творческого пути, ни трепета божественного, ни раскаяния, ни Бога, а есть одно искушение и грех, который своей нечеловеческой машиной дробит кости и души людей для вящей славы абстрактных идей. В нём, в коммунизме, и есть тёмный лик своего, коммунистического аскетизма, стальной хребет изощрённой воли, измождённая плоть и разодранные ризы. Только в этом и кроется его победа, объяснение того, как мёртвая форма (и формула) могла овладеть жизнью. К сожалению, для всех сила русского аскетического коммунизма кроется в том, что на Западе ему ничего не противостоит, нет на сегодня никакого «огненного, творческого, положительного учения». Идеи стали расплывчатыми, туманными, не раскалёнными, а студенистыми и холодящими душу.

И если, случайно, кто‑то, и думает сегодня о необходимости оцерковлении жизни, надеется зажечь в душах огонь христианства, то:

Что это означает? Что это предваряет?

Это предваряет огненный расцвет любви в двух её ипостасях — любви к Богу и любви к Миру. И тогда можно было бы радоваться и надеется… но можно ли сегодня, при рождении коммунистического аскетизма сказать — «Ныне отпущаеши?» Нет не можем. Всё в гадании, в снах, в надеждах. Грядущее оцерковление жизни будет, конечно, осуществляться, но через другую аскетику, которая должна быть радостна! Она будет пронизана напряжёнными молитвами, омыта благодатными слезами.